И только тут до Нины дошло, что он валяет ваньку.
— Как же ты женился? — спросила она, улыбаясь.
— Она учится в консерватории, — заговорил он доверительно, — она певица. У нее сопрано. И, представляешь, все… это… в заплеванном подъезде.
Он покраснел и опустил голову.
— Пела, что ли, в заплеванном подъезде?
— Да нет! Ты не понимаешь. Ведь у нее на всю жизнь останется травма. Заплеванный подъезд, воняет кошками, — он стал загибать пальцы, — на стенах нацарапана всякая мерзость, нет ни роз, ни шампанского, ни черного автомобиля с притороченной спереди куклой и этими, ну, надутыми… — Он скривился.
Нину стал разбирать смех.
— Нет, ты меня не понимаешь, — он опустил голову, — дай платок — вытереть слезы.
Она дала ему платок — он высморкался, так как слез, собственно, не было.
Нина подошла к нему и стала гладить его по голове.
— Ну до чего же ты дурачок! Что ты такое плетешь всегда? Раз в полгода выпьешь рюмку, а петом врешь. Ты вообще-то будь поаккуратнее со своим языком. Соображай, что плетешь.
— Да, я плохой, — согласился он и опустил голову, как мальчик у классной доски, — меня общество съело, то есть общество врачей. Я — жертва, неудачник. И никто меня не любит.
— Я тебя, дурака, люблю.
— Нет, не люби меня.
Ему вдруг надоело дурачиться.
«Надо кончать эту походную любовь, — подумал он, — хватит ей голову морочить».
Он поглядел на нее и сказал:
— Вообще хватит тебе голову морочить.
— А ты и не морочишь.
— Ведь я женат.
— Лучше бы на мне женился. Я так-то неплохая, хотя и старая. На сколько же это я старше тебя?
— Не будем уточнять… Вот если б ты изучила кулинарное дело…
— А как же Австралия?
— А мне и здесь хорошо. Вот только бы умыться, и будет полнейший порядок. Только бы умыться. Понимаешь?
Нина вдруг засмеялась, что-то вспомнив, — он поглядел на нее вопросительно.
— У меня был знакомый, — заговорила она, — он приходился мужем сестре моего отчима — как-то так. Вообще-то царствие ему небесное. Он был одноглазым. Представляешь? То есть у него было два глаза, но один стеклянный. А стеклянный глаз, думаешь, круглый? Ничуть! Он как выгнутое стеклышко. Напившись, родственничек начинал плакаться, ругать всё и вся и даже биться головой о стенку. Ну, как ты, одним словом. При каком-то ударе его стеклянный глаз падал на пол. И тогда он отыскивал его, вставлял под веко и говорил, полностью успокаиваясь: «Ну, теперь все в порядке!»
Нина засмеялась.
— Очень смешно, — сказал он без улыбки, — а завтра мне на работу. И мне на нервы действует мой начальник. У него совсем бледное, словно мукой обсыпанное, лицо, и глазами сверкает. О-о! Ты себе не представляешь, как он сверкает глазами! Так бы и выколол.
