— Добрый день, Виктор Николаевич! — с улыбкой поприветствовал уже знакомый мне мент.
Кажется, фамилия его была Баранов. Он по-прежнему был похож на торговца шаурмой — такой же худощавый, загорелый и замученный — и в левой руке его по-прежнему кувыркался странный предмет, напоминающий не то зажигалку, не то авторучку.
— Прекратите, капитан, — буркнул я, — какой он добрый.
Баранов кашлянул, захлопнул дверцу, и машина поехала искать место для парковки.
— А я ведь ожидал увидеть вас здесь, — отметил капитан, останавливаясь возле меня. Я продолжал сидеть на бордюре, даже не пытаясь выглядеть вежливым. — Вы знали Сергея Косилова?
Я кивнул.
— Насколько хорошо?
Я посмотрел на него снизу вверх, прикрыв глаза рукой.
— Если вы рассчитывали встретиться со мной здесь, значит, вы подняли все его связи и наверняка должны знать, какие отношения нас с ним связывали. Мы с ним учились вместе. Что вы еще хотите узнать?
Баранов был мужик простой, или он хотел это продемонстрировать, поэтому без проблем присел со мной рядом.
— Я хочу понять, почему возле вас в течение трех дней без всяких видимых причин образовались два трупа.
Я усмехнулся. Бесцеремонность капитана уголовного розыска сделала свое дело: мне расхотелось рыдать и уже тянуло вцепиться зубами в чье-нибудь горло.
— Знаете, товарищ капитан, мне тоже хотелось бы понять.
— То есть вы никак не можете это объяснить?
Я покачал головой.
— Понятно. — Капитан посмотрел на часы, обернулся к тому месту, где лежал Сережка. — За то время, что прошло с момента его падения, мы не смогли бы так плотно перетрясти весь круг его общения, чтобы снова наткнуться на ваше имя. Стало быть, я не нарисовался бы здесь так скоро, тем более что это не наш район. Я здесь по одной простой причине, Виктор Николаевич.
Он вынул из кармана маленький полиэтиленовый пакетик. Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги.
— Это, наверно, его предсмертная записка. Прочтите и попробуйте мне объяснить, что она означает.
— Я?!
— Да. Полтора десятка человек в нашем отделе с нетерпением ждут вашего комментария.
И Баранов одарил меня взглядом, не допускающим разночтений.
…Не буду говорить, Миша, что я испытывал в те минуты. Я взял пакет дрожащими руками, развернул и уставился в рукописный текст, пытаясь разобрать Сережкины каракули. Надо сказать, что писал он так же, как и разговаривал. В целом ровный текст иногда словно выворачивался наизнанку, и без опытного чтеца манускриптов было не обойтись.
