А на крысу у спортзала я люблю смотреть потому, что это не у меня дома происходит. О, побежала, падла.
Красотишша!
Поднялся на второй этаж. Прошелся вдоль стендов. Старые фотографии. Люблю на них смотреть. Черно-белые. А людей этих я не знал. И не узнаю их никогда, а все равно люблю.
В актовый зал зайти. Сцена пустует, и сквозь стекло на дощатый пол возвышения пробивается лунный свет. Сколько здесь откаблучено. Страсти! Сажусь в зрительный зал. Смотрю на темную сцену. И даже вижу что-то навроде спектакля. Представляю себя учителем. Вот пришел я в класс и рассказываю детям про войну. Так, мол, и так. Их было много, а нас было мало, но мы их туды-сюды. Рассказал. «А теперь, – говорю, – повторите!» Они потупились и молчат. «Повторите!» – с нажимом уже роняю. И чувствую, как между мной и детьми вырастает китайская стена. «Вы, – говорю, – изнеженные пустые ублюдки…» У них рожи вытягиваются, вытягиваются… «Пошли вон! – ору на них. – Вон отседоваааа!» Они так бочком, бочком… Мимом меня, до дверей – и бежать, бежать. Остаются двое. Девочка и мальчик. И мальчик жалко так пищит: «Мы же знали». «Так почему молчали? – ору на них. – Так почему! Вы! Молчали!» Они вздыхают и тоже уходят.
Даже в ладоши пару раз хлопнул.
Ну пора и честь знать. Иду обратно в будку.
В целом дежурство проходит спокойно.
Раз кто-то на крыльце пошумел. Студиозы не иначе курить приходили да крыльцо метить.
Эх, делать мне нечего. Пять утра. Нешто телек глянуть в кои-то веки?
По телеку все муть какая-то.
К шести подустал немного и даже клюнул носом.
Не спал, так, вспоминал разное.
Вспоминал, как лежал в больнице и подыхал. Настолько, что попросил дежурного врача:
– Доктор, – говорю, – а вы не могли бы меня убить?
– Что ты, дружочек, – отвечает, – это же грех. Во-первых, убийство. Во-вторых, самоубийство.
– Доктор, не надо меня убивать. Просто отключите мой мозг. Ведь это, кажется, еще не грех?
А он мне:
– Давай лучше Лермонтова почитаем. Помогает…
– Я уже читал. Много.
– То не в счет было. Настоящее чтение только сейчас начинается, – улыбнулся он.
А убивать не стал.
Выкарабкался я тогда.
Теперь вот сторожем.
…В семь тридцать семь явился завуч.
Вообще завуч мужик незлой, только козлит все время. Работа у него такая. И приперся сегодня раньше всех этих. Я с гардеробщицами как раз чаевничал за стеклом.
– Здрассте… – это я ему.
Встал, поклон отвесил, да еще и воображаемую шапку снял.
А он и глазом не моргнул.
Я не отстаю. С этакой подобострастной осаночкой из будки – прыг – и семеню рядом. Девки хихикают. Думают, взаправду жопу лизать собрался.
