– Добрый вечер, месье, – учтиво склонил он голову. – Разрешите проводить вас к вашему столику.
Уже за спиной я услышал шушуканье за подставленными ко рту ладонями и заметил, что меня это нисколько не тревожило. Легким шагом я следовал за официантом по кораблю-ресторану. Слева и справа от прохода были расставлены столы с белыми скатертями, высокими серебряными подсвечниками и небольшими аранжировками из роз цвета слоновой кости. Стены и крыша корабля состояли сплошь из стекла, так что вечерняя темнота заливалась в само помещение и разбавлялась только незначительно свечами на столах и подвешенными лампами. И как будто этой красоты не было достаточно, прозрачный зал был наполнен ненавязчивой музыкой, которую даже такой неискушенный слушатель, как я, сразу мог определить как живую. И действительно, на носу корабля я увидел площадку с роялем, за которым сидел молодой пианист с напряженным выражением лица, идущим несколько вразрез с расслабленной музыкой, которую он играл. Светлые волосы лежали волнами, а немного более темные усы с бородкой не могли скрыть напряженности уголков рта, и у меня невольно сложилось впечатление, что он глубоко презирает то, что делает.
– Voila, monsieur[15], – указал мне официант на столик в самом носу корабля, находящийся слегка отдельно от всех остальных.
Поблагодарив, я отставил пакеты и сел. Рояль был теперь справа от меня, так что я смотрел на спину пианиста, а передо мной открывался ничем не заслоненный вид на Сену и ее набережные. Я глубоко вдохнул, на секунду прикрыл глаза, а потом осмотрел стол, за которым сидел. Помимо серебряного подсвечника и белых цветов, я теперь заметил громоздящуюся гору из тарелок и приборов. Сперва я подумал, что ко мне должны еще кого-нибудь подсадить, но потом вспомнил, что в приличных местах вроде этого гостей всегда сбивают с толку подобным приемом. В животе промелькнул прекрасно знакомый страх. Полностью искоренить в себе смущение и неуместный стыд всего за один день было все же невозможно. «Хорошо, что тут меня хотя бы никто не видит», – подумал я.
Внезапно голову мою наполнило еле ощутимое кружение, и я понял, что мы отчалили. Без толчков и гудков, чинно и незаметно, как и подобало члену высокого общества. Я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Эйфелеву башню, провожающую нас прожекторами, а потом пробежался взглядом по лицам гостей. Все были красивыми той спокойной и богатой, практически самой собой разумеющейся красотой, которую я еще ни разу не видел в Москве. Уже намного позже я осознал разницу между красотой и дотошной ухоженностью, но тогда мне казалось, что я смотрю на полубогов Олимпа.
