Русскому человеку иногда от скуки любопытно понаблюдать за мухой. Не за слоном — за простой мухой. Вот она бьётся о стекло, хотя рядом открыта форточка, вот садится и потирает лапками перед собой — совсем как пьяница в предвкушении выпивки; а вот вертит изящной головкой и охорашивается, грациозно перебирая лапками.
В стихах Ахматовой много рассыпано таких жестов ручками. Для них вполне достаточно малого пространства, в котором:
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит.
Предмет такой поэзии предполагает зеркало, чтобы глядеться в самого себя. Но самолюбование всегда снижает высоту стиха.
О стихах молодых я ограничусь беглыми замечаниями.
Тут формулу Тютчева приложить невозможно: ни союза двух родных душ, ни их слиянья, ни поединка рокового. Вместо этого — общая «любовная» смута, неопределённость и душевная неустроенность.
Есть влюбление, которое может окончиться ничем, но зато выражено с детской непосредственностью:
Я восхищалась тем, что ты усатый,
И презирала тех, кто без усов.
Это Е. Горбовская. Есть трезвый взгляд (у неё же) на вещи, например, в последнем стихотворении, которое можно сократить до двух строк:
Он говорил, что там есть речка Остынь,
А я-то знаю: там изба да койка.
Но тут ожидается любовь не русская, а по Хемингуэю.
Есть отблеск идеала:
Я узнаю тебя по свету,
Который от тебя исходит.
Но он затемнён тяжёлым оборотом «который» и двумя «тебя». Это у Е. Федотовой.
И. Хролова, которая многим подражает, в последнем стихотворении создаёт, типично «женское» пространство:
И сужается мир до окна,
Из которого площадь видна.
И тяжёлый булыжник на ней
Залит светом тяжёлых огней.
Ю. Мезенко внутренне сосредоточен:
Как смешно в нашем возрасте медлить
И свободы себе не давать,
Беспощадною верностью метить
То, к чему не вернуться опять.
Неточен тут эпитет «беспощадною», который входит в противоречие со «смешно» первой строки.
Ю. Кабанков пространство разлуки пишет с размахом:
От Ладоги до самой Уссури —
Вдоль полотна, на каждом километре —
Стоишь, ладонью заслонясь от ветра.
И вьюга задувает фонари.
Вызывает сомнение третья строка: ветер — не свет, от него ладонью не заслонишься.
Вот примеры ёмких строф, к сожалению, не у всех прописанных до конца. И это всё.
Корневая система искусства едина. Поэтому я начну с мифа об Андрогине. Корень его виден во всех мировых мифологиях. Орфический миф говорит, что некогда человек был особым существом, у него было по четыре руки и ноги и одна голова с двумя лицами. Но за гордость Зевс наказал человека, разорвав его надвое. После этого каждая половина стремилась найти другую свою половину, найдя, они обнимались, страстно желая срастись. Так возникла земная любовь. Она существовала не всегда и принадлежит к историческому времени. Стендаль назвал её чудом цивилизации. Андрогин просвечивает в другом античном мифе — о Филемоне и Бавкиде. За верность и благочестие боги даровали им долгую жизнь. Филемон и Бавкида умерли одновременно и после смерти превратились в деревья, растущие из одного корня. На почве русской литературы тоже выросло идеальное двуединое древо: Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, описанные Гоголем.
