Ещё не хочу умирать. Не собираюсь как-то. А спящие точно убьют меня. Когда были богами – убивали всех неугодных. А как мне угодной стать, если дрыхнуть им помешала. Сама бы убила: не выношу, если будят.
Может, стоит первой? Вон они все в трубках. Что если дёрнуть? Пусть задохнутся. Всё равно от них только беды.
Встаю по стеночке. Подхожу. Совсем безобидные. Чё-т жалко. И мерзотно внутри, словно в яму с червями лезть. Вытяну трубку – и рухну в эту гадость.
Жмурюсь, цапаю за плечо, трясу:
– Эй! Ну эй!
А у самой зубы цокотят: бужу спящего! Очуметь! Скажи кому у нас: покрутили бы у виска. Долбанулась Юдифь, не иначе, сказали бы. И жалеть болезную стали.
Нужно посмотреть.
Ух!
Он тоже открывает глаза и пырится на меня!
Немею.
Потом вспоминаю, как мы играли с Тотошкой: ставишь руки треугольно над головой – ты в домике, тебя не видно. Ныряю в домик.
А спящий привстаёт. Прокашливается. Сам срывает трубки.
Вот, не сдох бы! Надо было колоть!
Ща достанет свою пушку – пиу-пиу! – и хана мне. Совсем хана! Ноги дрожат. И хочется не только в домик, но и под коврик. Вон тот, что у нар их лежит.
Нырь, под ковриком. Не страшно.
– Маша? – хрипит он и всё ещё пырится. Будто вспорол и теперь выворачивает.
У нас когда-то говорили: что дом – это крепость. Ну это тогда ещё, когда Разрух не было и жили не в холщинах. Мой дом – ни фига не крепость. Поэтому вымётываюсь из дома и шарахаюсь к стенке. Тут стоит какая-то хрень – длинная и плоская. Отоварить пойдёт. Вооружаюсь и в стойку, как Гиль учил.
Спящий поднимает руки вверх, лыбится грустно:
– Машенька, что они с тобой сделали?
И показывает на голову. Понимаю – патлы мои. Это чтобы сразу видели: не Маша! Но он не понимает. Продолжает скалится, как-то нервно, и болезненный весь, с кругами и бледный.
– Я не враг тебе, Машунь. Чтобы они с тобой не сделали, ты останешься моей драгоценной крестницей. То-то Юрка, – кивает на нары рядом, – будет рад. Чем-то они его совсем дурным накачали.
Слушать слушаю, но сама хрень из рук не выпускаю. Стою прочно. И понимаю: перестало трястись. Видимо, кто-то остановил. А значит …
– Выбираться надо, Маша, – говорит он, и с нар вниз, на тот самый коврик.
Слабый, видать. Спал долго, со сна все как дитёнки. Тянет руку ко мне. Почему-то жалею. Отбрасываю хрень и к нему. Здоровый, тяжёлый. Едва поднимаю и к стене приваливаю. Сама запыхалась, дышу, как тот карпокраб без воды.
– Юрку поднимать надо.
Мотаю головой.
– Двоих не утащу.
– Что ты, – говорит ласково, – я сам буду.
