— Преувеличиваете, уважаемый коллега! — возразил Ульман. — Я не могу согласиться с вами.
Кайзер по-военному повернулся на каблуках и, впервые взглянув прямо в лицо Ульману, тоном допроса продолжал:
— Преувеличиваю? Тогда переходите на их сторону и не задавайте мне больше никаких вопросов.
— Я сам решу, что мне следует делать, — тихо проговорил Ульман с горечью в голосе.
— Но прежде познакомьтесь с некоторыми истинами, которых вам, возможно, неоткуда было узнать. — Кайзер повернулся к комиссару и резко, сухо спросил: — Могу я говорить открыто? Или вы намерены лишить нас и свободы слова?
Тома Молдовяну был абсолютно уверен, что беседа с врачами пойдет в самых вежливых выражениях и что, самое главное, результат будет во всем положительным. Впрочем, Девяткин предупреждал его и говорил, что надо с самого начала проводить определенную линию.
— Может, все же поднять Деринга с постели, чтобы и он пошел с тобой? — спросил его Девяткин.
— Надеюсь, справлюсь один.
— Не думай, что будет легко.
— Буду в первую очередь взывать к их совести.
— И все же я убежден, что наша просьба приведет их в ужас. Условия, в которых мы просим их работать, далеко не нормальные.
— К несчастью!
— Поэтому я тебя и прошу: не нажимай.
— Все зависит от того, с кем я буду иметь дело.
— В любом случае действуй тактично и будь погибче.
— Даже если они будут нести бог знает что?
— Будем надеяться, что они сохранят чувство меры!
Но доктор Кайзер превзошел меру. И не тем, что проявил упрямое намерение покинуть совещание, хотя комиссару было бы трудно преодолеть влияние его бегства на остальных. Но его упоминание о праве на свободу слова походило на провокацию. Поэтому Молдовяну сказал себе, что следует быть очень внимательным к заявлениям Кайзера и неумолимым к любому возможному выпаду с его стороны.
До этого Молдовяну говорил по-русски, поскольку общаться с людьми разных национальностей можно было только через переводчиков, знавших русский язык. Но на этот раз он почувствовал потребность вести спор прямо на немецком языке. Немецкому языку он научился, еще будучи студентом, от товарища по камере, который не хотел терять навыка, надеясь, что когда-нибудь сможет продолжить учебу. С тех пор прошло много лет, тот товарищ умер в тюрьме, и никто больше не занимался с Молдовяну немецким языком. Поэтому ему было трудно объясняться бегло, он рисковал вызвать насмешки, но чувствовал, что иначе не сумеет взять верх над надменным доктором Кайзером.
