— Я ведь сказал, что это не тайна со времени фронта.
— Я не о тебе. Просто пытаюсь обобщить эту драму. Люди так гнались за бессмысленным призраком, что не замечали тел, которые втаптывали в землю. Теперь пришло время не только вспомнить об этом, но и спросить самих себя, почему они делали такое.
— Все время одна и та же проблема! — с раздражением в голосе выкрикнул Корбу. — Ей-богу, я не за этим пришел.
— Знаю! Ты пришел открыть мне нечто чрезвычайное. Но это «нечто» касается только тебя одного. Я же хочу, чтобы ты видел то, что касается в одинаковой мере всех. Потому что главное, что будет изматывать всех нас, пока мы находимся здесь, в Березовке, — это война, война, война!
— А если меня изматывает что-то иное?
— Что именно? Нечто более серьезное, чем война? Ну, говори!
Кошка вздрогнула при этих резко сказанных словах и перестала мурлыкать. Корбу машинально погладил ее, чтобы успокоить. Потом свернул себе цигарку, прикурил от уголька из печки. На какое-то мгновение взгляды Корбу и Иоакима перекрестились, они будто скрыто обменялись мыслями.
«Что у тебя на душе, парень? Кого ты так любишь или ненавидишь?»
«Будто мне станет легче, если ты узнаешь…»
— Нет! — устало проговорил Корбу, выпуская струйку дыма. — Нет, мне нечего сказать тебе…
Корбу прислонился к стене. Принятое им в последний момент решение успокоило его. У него было такое чувство, что, сохранив свою тайну, он сохранил в себе неоскверненным и образ Иоаны. Впрочем, Иоаким по какому-то странному совпадению мыслей, правда имея в виду совсем другое, подтвердил его решение:
— Может, так лучше будет! Не всегда становится легче, если поделишься своей тайной с другими. Если, допустим, речь идет о страшной тайне, это все равно не избавит тебя от ответственности, которую ты должен нести один. Точно так же вредно отягощать душу тайнами других людей. Ты в какой-то мере становишься соучастником утаиваемого, и может статься, что в один прекрасный день тебе придется держать ответ за содеянное другими. Я воевал один только час, но узнал от других столько, что чувствую на себе тяжесть поступков каждого из них.
— И ответственным за каждого из них?
— Да! — подтвердил Иоаким. — Как-то один из твоих товарищей по авантюре, неважно кто, так же вот пришел ко мне облегчить душу. Говорил, что если не исповедуется перед кем-нибудь, то в конечном счете повесится на простыне! Почему он выбрал для исповеди именно меня, а не священника Георгиана, не знаю. Возможно, понимал, что у Георгиана и его бога нет под рукой средств очистить чью-либо душу.
