— А у тебя есть?
— Возможно.
— Какое?
— Уже одно то, что я не заставил бы его отбивать по тысяче поклонов в день.
— Что ему может дать исповедь перед тобой?
— Сознание, что никто не потребует у него ответа за содеянное…
— Всего лишь?
— И сознание, что он не совершал никогда чего-либо дурного.
— Действительно, интересно!
— В этом было единственное спасение.
— Понимаю!.. И что же такое он тебе рассказал?
— О своем последнем героическом поступке. Я расскажу тебе, чтобы у меня самого голова меньше болела.
Иоаким продолжал чистить картошку со скоростью автомата. Слышны были лишь всплески, когда он бросал картофелину в стоящий рядом котел с водой. Время от времени из кухни доносились голоса пятинационального Вавилона в миниатюре: персонал кухни готовил утренний чай и диетический завтрак для больных. Через узкое окно в помещение косо падали яркие лучи утреннего солнца.
Иоаким приветствовал солнце как дорогого гостя и продолжал:
— Этот человек воевал на Дону. Командовал взводом, в котором осталось десять человек. Их окопы находились в каких-нибудь двухстах метрах от русских позиций. Он был голоден и боялся смерти. Рассматривая в бинокль ничейную землю, он обнаружил перед русскими позициями труп. Можно было предположить, что в вещевом мешке при трупе остались какие-нибудь консервы и хлеб. Значит, надо было заполучить мешок. Нашему герою было дано право распоряжаться судьбой его подчиненных. От имени короля и Антонеску. Во имя идей, о которых я тебе всегда говорю…
— Дальше! — прервал его Корбу. — Знаю твое мнение об этих идеях.
— Пожалуйста! Хотя комментарии не помешали бы.
— Потом!
— Пусть будет по-твоему! — согласился Иоаким и продолжал: — Итак, облеченный этим правом господин лейтенант приказал нескольким из своих подчиненных доставить труп в румынские окопы. Подробности, как мне кажется, излишни. Важно, что ни один из солдат не вернулся. Советские снайперы расстреляли их, как мишени на полигоне. А спустя всего пять минут после этого ужасного спектакля война здесь окончилась. Генерал Кондейеску подписал капитуляцию.
— Лейтенант поступил как сумасшедший.
— А какая разница между действиями этого, как ты говоришь, сумасшедшего и вашими преступлениями, которые вы совершали сознательно?
— Ну, предположим, разница все же есть.
— Никакой. Ваши так называемые героические поступки не что иное, как экзальтация, граничащая с сумасшествием. Только этому коллективному сумасшествию любой ценой ищут оправдание — «за короля, за Гитлера…», черт знает за кого еще… Но когда оправдание перестает действовать или, вернее, когда у государства уже нет сил привить тебе соответствующий микроб, сновидения превращаются в кошмар.
