— Вань… — Слова давались ему нелегко. — Но ведь мама жива…
Мальчик никак не прореагировал на эти слова. Вроде как и не слышал.
— Мама жива! — уже более уверенно повторил Федечка. — Ты меня слышишь, Иван?
Ваня медленно повернул голову в сторону незнакомого ему парня. Пересохшие губы, еще секунду назад стянутые в единую тонкую линию, медленно разомкнулись, и Розгин услышал голос мальчика. Пустой и ничего не выражающий.
— Мама может умереть, — изрек он. — Здесь написано.
— Мало ли что они там напишут! — категорически не согласился с ним Федечка. — Она жива!
Иван склонил голову на грудь.
— Если погиб отец… — Он говорил медленно, с расстановкой, запинаясь и делая паузу практически после каждого с трудом произнесенного слова. — Он был таким сильным… В костюме… И в свитере тоже — сильный и красивый. Если он умер, почему не умереть маме? Или мне? Все умирают, да?
— Она выживет, если ты ей поможешь. — Федечка обнял паренька еще крепче. — Ты теперь — главный мужчина в доме. Понимаешь?
— Я — ребенок.
— Был им. Вчера. Сегодня ты — мужчина, мужик! — Розгин подсознательно чувствовал, что он на верном пути. — И все теперь — на тебе. И если что-нибудь случится с мамой, в этом будешь виноват уже ты! Нельзя теперь отрубаться, Вань! Газету эту убери — с глаз, из головы…
Кирсанов-младший — скорее чисто машинально, чем сознательно — исполнил это указание. Отложил газету в сторону, обнажив стопку неразобранной почты под ней. На самом видном месте красовался яркий международный конверт, надписанный детским почерком. Федечка взял его в руки.
— Смотри. Это твое письмо?
Иван все еще находился в какой-то прострации и потому лишь заторможенно кивнул, отвечая на последний вопрос. Мысли лихорадочно роились в голове Розгина. Он чувствовал, что нужно сказать еще что-то, но подобрать тему для разговора с осиротевшим юнцом оказалось не так-то просто.
— Можно я прочту? — Федечка кивнул на конверт. — Ну, чтоб понять тебя лучше. Вроде как познакомиться… Человек через письма понятней становится… — Не дождавшись никакого ответа, он все-таки вскрыл конверт и, развернув лист бумаги, принялся читать вслух с той стороны листа, которая первой оказалась перед глазами: — «…Сначала я обижался, а теперь понял. Вы правильно сделали, что закинули меня в этот далекий-предалекий пригород Лондона, далеко-предалеко от себя… Я привыкаю быть взрослым и самостоятельным и даже не хочу больше плакать по вечерам, как было сначала. Извините, что пишу от руки и по-русски. Компьютер и английский надоели до чертиков. Так что придется вам попотеть, расшифровывая эти каракули. Да и сами вы, пожалуйста, не только звоните, но иногда черкните что-нибудь, потому что разговор по телефону исчезает, а письма получать радостно, и их можно сберечь… Обнимаю вас и Лизу, крепко целую…
