Славина он старался не замечать, лишь прислушивался к его словам среди гула экскурсий.
Однажды, когда Славин рассказывал о бобрах, Рудзевицкий записал в своем блокноте:
«...Говорит, что до революции бобров было много, а сейчас трудящиеся их всех истребили».
Проходя мимо него, Славин глянул в блокнот:
— Что это за ерунду вы пишете?
Рудзевицкий вздрогнул.
— И чего вы испугались? — продолжал Славин.
Рудзевицкий растерянно посмотрел на чучело медведя, возвышавшееся над ним, и, как-то странно икнув, выдавил:
— Медведя...
— Стыдитесь, — сказал Славин, — его даже маленькие дети не боятся! — и повел экскурсию дальше.
Через несколько дней комиссия, или, как ее называла доброжелательная депутатка, «ревизия», действительно посетила музей.
Ничего грозного она собой не представляла. Улыбчивый Саша и еще несколько человек, тихо переговариваясь между собой и шутя, походили по залам, поинтересовались, почему в таком богатом отделе природы нет чучела бобра, на что Славин ответил, что этот экспонат изготавливается знаменитым мастером Сумейко. Удовлетворенная его ответом, комиссия ушла.
Задержавшийся в дверях улыбчивый Саша попросил Славина зайти к нему завтра и получить на руки решение комиссии.
В напечатанном на машинке в трех экземплярах решении указывалось на плохую политическую направленность работы музея, выразившуюся в отсутствии в некоторых его залах портретов вождей и в политически безграмотном названии «Отдел религии», тогда как отдел этот следовало бы назвать «Антирелигиозный отдел».
Улыбчивый Саша предложил расписаться на всех трех экземплярах и один вручил Славину.
— Ничего страшного, товарищ Славин, — сказал Саша, — мы надеемся, что вы исправите эти недочеты и все у вас наладится. А вообще музей у вас замечательный! — добавил он и широко улыбнулся.
Он был неплохой парень, этот улыбчивый Саша.
И действительно, ничего страшного не было. Была весна, и цвели сады...
А вы знаете, как в Бобруйске цветут сады?
Славин шел на сессию горсовета.
Широкий воротник белой рубашки аккуратно выложен поверх светлого пиджака, отутюженные серые в полоску брюки и начищенные еще с вечера зубным порошком парусиновые туфли украшали и молодили его.
Он шел свободной, чуть подпрыгивающей походкой к зданию городского театра, где через полчаса откроется сессия, на которой будет решаться вопрос подготовки к Великому Празднику.
Может быть, остановить его и увести в гудящие шмелями сады или в луга, где в знойном разноцветье трав несет свои еще по-весеннему широкие воды ослепительно синяя Березина?
