Увлеченный своим решением, Славин оделся и, стараясь не разбудить домашних, ушел в музей.
Была та пора ночи, когда сторожа, даже самые усердные, спят.
Он и не стал заходить во флигель к Головко. Своим ключом открыл дверь ос обняка, миновал коридор и зал природы и по узкой скрипящей лестнице поднялся в комнату, где стояли священники. Только здесь он включил свет и стал размечать места для будущей экспозиции.
Усилившийся к рассвету ветер громыхал сорванным листом кровли.
— Нужно завтра пригласить кровельщиков, — подумал вслух Славин. И в ответ вдруг услышал:
— Яковлевич, для вас и ночи нет! — В дверях стоял сторож Головко с топором в руке: — Ля подумал: воры!
— Давайте поработаем, Павел Семенович, — улыбнулся Славин.
Когда совсем рассвело, священники стояли над гробом, где лежала мумия, и молились, а сторож Головко прибивал над дверями табличку с надписью «Отдел религии».
Над Славиным стали сгущаться тучи. Что-то непонятное, тревожное, еще не выразившееся в каком-то определенном действии, но заметное в силе рукопожатия и взгляде некоторых начальников, с: которыми ему приходилось встречаться, уже проявлялось.
Раньше руку пожимали крепко и в глаза смотрели прямо и радостно, словно счастливы были встретиться и поговорить с человеком, изучившим три иностранных языка, играющим на скрипке и доказавшим, что соя может расти в Бобруйске так же свободно, как грибы в Черницких лесах или яблоки в саду у Матли.
Теперь руку подавали вяло, словно мочалку, и туг же выдергивали. А глаза вообще отводили в сторону.
Казалось бы, ничего конкретного эти вялые рукопожатия не выражали, но глаза начальников, отведенные в сторону, и быстрые, любопытные и чуть испуганные взгляды их секретарш о чем-то говорили.
Некоторую ясность внесла влиятельная, желающая Славину добра депутатка. С ее слов выходило, что у начальства есть мнение о том, что директор музея, он же депутат городского Совета Славин, зазнался и зарвался, кроме того, он неправильно понимает арест преподавателя белорусского языка Шумяковского и в беседах со многими товарищами защищает этого отпетого нацдема.
Еще, оглянувшись вокруг, эта желающая Славину добра влиятельная депутатка сказала:
— Намечается ревизия музея...
Никакой специальной ревизии пока не было. Правда, зачастил в музей Рудзевицкий.
Пользуясь сухой погодой, он приходил без галош, но тщательно вытирал ноги о тряпку, разложенную Степанидой, потом медленно ходил по залам, разглядывая экспонаты.
