— Перри, — сказала мама, — как ты мог так поступить с нами? Как ты мог обмануть наше доверие?
— Это я обманул ваше доверие? — Я перевел взгляд на отца. — Мама…
— Добрый вечер, Нью-Йорк! — проорал Саша со сцены, оглушив всех присутствующих. Некоторые даже расплескали напитки и состроили кислые рожи. — Говорят, Нью-Йорк сегодня дрогнет!
Толпа на миг стихла; люди посмотрели на сцену и, решив, что Саша не представляет большой угрозы, вернулись к своим напиткам и разговорам.
— Я говорю, — не унимался Саша, — что слышал, будто Нью-Йорк сегодня дрогнет!
Сейчас мне было непонятно, почему мы взяли Сашу вокалистом в нашу группу. С одной стороны, у него, конечно, был плюс — эдакая животная энергетика, необходимая для выступления на сцене. С другой стороны, он, похоже, решил, что сейчас 1985-й год — время, когда его родители были нашими сверстниками.
Догадавшись, что нью-йоркская толпа продолжает игнорировать его, Саша решил подать более очевидный знак того, что концерт начинается. Он подпрыгнул в воздухе, выбросив одну ногу вперед, издав пронзительный крик, а потом схватил электрогитару «Стратокастер» — инструмент, на котором он на моем веку играл только один раз, перепив текилы. Одновременно Норри, который стоял позади него, рванул бас-гитару. А Калеб, наш гитарист, уселся за ударные.
И только тут я осознал, что, пока меня не было, Норри поменял всех местами. Я бы в жизни не понял, что они начали играть «Запусти мое сердце» Мотли Креза, если бы не знал, что эта композиция, измененная сейчас до неузнаваемости, была запланирована первым номером.
Публика отреагировала неприкрытым, даже немного агрессивным безразличием.
Тут я как раз вспомнил, что в подвале нашего дома заложена взрывчатка. Я резко обернулся к маме; кажется, она готова была расплакаться.
— Мам, где сейчас Энни?
— Что?
— Где Энни?
— Дома.
— Прямо в доме?
— Да, Перри, именно это подразумевается, когда говорят, что человек дома.
— Ты должна позвонить ей и сказать, чтобы она выметалась оттуда, прямо сейчас!
— Тут такой шум, я тебя не слышу!
— Я говорю…
Тут передо мной вырос отец, полностью загородив собой маму. Он наклонился к самому моему уху и прокричал:
— Перри! Нам надо поговорить!
— Пап…
— То, о чем говорила Гоби… Я не знаю, с чего она все это взяла и что там напридумывала, но все это были исключительно деловые поездки.
— Пап, — сказал я, — ты врешь, конечно, но сейчас мне на это абсолютно наплевать.
Во, блин! Неужели это сказал я? Я все еще не мог понять, вправду ли эти слова сорвались с моих губ, как вдруг отец схватил меня за грудки и встряхнул так, что я клацнул зубами. Я знал, конечно, что он ходит в тренажерный зал, но все же ему было пятьдесят два года и он не отказывал себе в бурбоне и беконе.
