Но он, изможденный и голодный, был счастлив, как только может быть счастлив человек, который побывал в русской каталажке и неожиданно получил свободу. Он шатался от усталости, но оставался твердым и злым: если чудо удалось в третий раз и ворота крепости остались за спиной, — значит, в будущем его уже ничто не погубит.
Прямо оттуда, от захлопнувшихся с лязгом ворот, он прошагал через весь город на Кушелевку, к друзьям — и вот сидел среди них, вглядывался в их лица, верил и не верил, что снова у своих.
Сердце дрожало, он сдерживал слезы, а губы плохо слушались его. Но он все же заставил их подчиниться и прохрипел:
— Ну вот, я пришел. Дайте мне какое-нибудь дело. Я готов.
Так же, как Сергей, все ожидали чего угодно, только не этих слов.
Комната на несколько секунд замерла в тишине.
В этот момент Сергей понял, почему безмерно уважали Волховского все, кто с ним работал. Но у Сергея больно сжалось сердце, потому что он видел, как ослаб Волховский.
Ему нужен был покой, по крайней мере на первое время, хотя бы на несколько дней.
Но никто не возразил ему, никто не оскорбил ненужной правдой.
Девушка с косами поставила перед ним стакан чая.
— Хорошо. Мы обсудим. Ты пей пока.
Волховский не сразу, после того лишь, как остальные взялись за стаканы, отхлебнул из своего.
Горячий чай был для него сейчас самым лучшим лекарством. Волховский постепенно согревался, и его суровое лицо смягчалось.
Пил он долго, с наслаждением, бережно разламывая мягкие бублики дрожащими пальцами.
— Тебе надо прежде всего укрыться, — по-деловому заговорил Николай, и этот тон был самым правильным для дальнейшего разговора — он тоже помогал и успокаивал Волховского.
— Стать нелегальным? — после долгой паузы спросил он.
— Трижды тебе везло.
— Мне везло… Я согласен.
— За тобой следили? — спросил Леонид.
— Не знаю. Не помню, — признался Волховский.
— Ничего, — сказал Николай, — даже если проследили, всю ночь шпик тут торчать не будет. А под утро мы тебя перевезем.
— Ну, что ж, и на это согласен, — совсем просветлел Волховский.
* * *
Сергей вышел ночью на улицу с таким чувством, будто расстался с самыми близкими людьми. Давно он уже не переживал такого.
В училище Сергей дружил всего лишь с двумя — Леонидом Шишко и Димитрием Рогачевым… На службе в Харькове он ни с кем не сошелся, кроме солдат фейерверкерской школы. Но это были отношения особого рода…
Когда-то очень давно он испытывал подобные чувства, отправляясь осенью на учебу в Орловскую военную гимназию. Отец и мать оставались в Харькове, а он уезжал в Орел. В минуту прощания было всегда очень тоскливо. Мать стояла на крыльце, и Сергей читал в ее глазах такую же тоску. Ни она, ни он не могли понять, зачем надо было отрывать его от тепла и уюта семьи. Но у отца были свои взгляды. Он считал, что сын военного должен стать военным, а для этого самое лучшее — еще в детстве порвать со всякими сантиментами. Но, кажется, ошибся в итоге полковой лекарь Михаил Кравчинский. После многих лет учебы и службы у сына — настоящий голод по сердечности и дружеской ласке.
