— В деревне, по-вашему, у нас не будет врагов? — не сдавал позиций Сергей.
— В деревне все можно сделать иначе. Здесь мы прячемся, там будем жить открыто.
— Вы плохо знаете деревенские нравы.
— Знаю, — нимало не смутилась Соня. — Если вы пожалуете туда дачником, вы чужак. А если я, например, приеду акушеркой, поверьте, и отношение ко мне будет иное.
— Любопытно, — ему понравилась ее мысль, — а что вы подберете мне?
— Вам бы подошла роль бродячего бондаря.
— Почему бондаря? — удивился Сергей.
— А вы такой крепкий, головастый, — смеялась Соня, — я очень хорошо представляю, как вы сидите в сарае и гнете доски для сорокаведерных бочек.
— Вы знаете, как делают бочки? — хохотал он вместе с ней. — Но вы ошибаетесь. Я лучше определюсь волостным писарем.
— Писарем — это неплохо. Но нужна рекомендация, а главное — писарь из вас не получится. Вы долго не усидите на одном месте.
— Это верно. Не усижу, — перестал смеяться Сергей. — Значит, вы предлагаете на время оставить Петербург?
— На время? — переспросила Соня. — Посмотрим. Вы же сами видите, какие обстоятельства. А пойти в деревню нам рано или поздно все равно бы пришлось.
* * *
До Твери ехали вчетвером — Кравчинский, Волховский, Клеменц и Рогачев. Дальше всех следовал Волховский — через Москву и Киев в Одессу, там у чайковцев была группа единомышленников.
В вагоне третьего класса было жарко и смрадно. Фонарь дрожал под потолком, высвечивая, как на картинах Рембрандта, медно-красные руки, багровые носы и лбы. Все остальное пряталось в зыбком полумраке. Перед остановками хлопала дверь, и кондуктор выкрикивал название станции. В вагоне начиналось ворочанье, переругиванье; волочили тяжелые предметы по полу.
Это был какой-то полуреальный, словно приснившийся мир. Он должен был развеяться с утренним криком петуха, с первыми лучами солнца, как пропадают с приходом дня дьявольские наваждения, которые терзают всю ночь человеческую душу.
Но, в отличие от неосязаемых снов, в мутном вагоне жила земная, человеческая речь. Она ломала сон. То смешила, то пугала, то радовала Сергея.
Соседи в большинстве своем садились в вагон ненадолго и выходили через несколько остановок. Но за это время почти каждый успевал оставить по себе нестойкую память, которая смывалась рассказом следующего — о своей заботе, о своей мороке. А если не рассказом, то короткой репликой, и она подчас вмещала в себя столько людского горя, что у Сергея сжималось сердце.
«Вот она, Россия, — размышлял он, — третий класс, трудящееся население. Даже ночью ему нет покоя. Люди ищут хорошей работы, доброго к себе отношения, сытой жизни.
