Но что-то вдруг произошло, и спектакль захватил тебя настолько, что ты сняла одну ногу с другой и максимально развела ноги друг от друга, коснувшись коленом соседки слева, той самой, что просила не шипеть.
Мой путь освободился. Послания стали легко проникать в твое сознание, опутывая его все больше. Я громко зашипел, празднуя победу, и даже два раза высунул жало, воткнув его в ткань платья. Тетка слева шикнула, несильно ударив меня по голове, безошибочно определив то место под твоим платьем, где она находилась.
– Не смейте бить его! – злобно шепнула ты. – Своего заведите и бейте тогда.
Я просунул голову под резинку чулок, а потом и трусиков. Ты издала негромкий сладострастный стон. Актеры застыли в мизансцене, вслушиваясь. Я щекотал голову о бритый твой холмик, нежился, улыбался.
Вы когда-нибудь видели, как улыбается рептилия? Уверен, что нет. Потому что это происходит только там, под двумя резинками, в темноте и тишине. Вы не можете этого видеть.
Я двинулся ниже. Актеры орали друг на друга, погружаясь в колючую ярость. Медленно содрогаясь и пульсируя, погружался в пучину и я.
Ты стала часто и напряженно дышать, стонать шепотом.
– Кислородную маску не дать? – иронизировала соседка слева.
Ты только выдохнула ей в лицо. Я протискивался все глубже. Бездна навстречу мне раскрывалась, молниеносно покрываясь по всей окружности все новыми порциями кипящего сока. Еще минута – и все вокруг меня забурлило, вспенилось, затрепетало. Кричали актеры, кричала ты. Я понял, что мы с тобой часть спектакля, что мы играем, нам даже заплатят. И тетка слева тоже играет. Все продумано и учтено. В конце постановки я выползу на сцену для поклона, выйдешь туда и ты, еще красная и не до конца успокоенная, еще бурлящая. И тетка слева поднимется к нам, будет кланяться, улыбаться и принимать многочисленные букеты. А сзади на экране появится профиль мудрого старца Льва Толстого. Но пока…
Пока я нежился, купаясь в твоем соке, елозил туда и сюда, вправо и влево, вверх и вниз. И снова забурлило, вспенилось, пошло волнами. Пещеру практически затопило, ее затошнило. Тогда ты сжала ноги, придавив меня со всех сторон. Я чувствовал, что умираю от удушья. Часть моего длинного тела торчала из-под твоего платья, я бил хвостом по полу, думая, что ты поймешь – там, внутри тебя, умирает живое существо. Но ты давила все сильнее. Я чувствовал, как голова моя приобретает другую форму под этим прессом. Я захлебывался твоим горячим соком и слышал аплодисменты. Театр неистово хлопал тебе. Держу пари – они все встали, сгрудились вокруг тебя, лица их выражали восторг и радость, пока я захлебывался, и тело мое тряслось в предсмертных судорогах. И ты улыбалась, принимая свою победу, на тебя сыпались цветы и поцелуи мужчин, а дамы нежно пожимали твою ручку, восторженно глядя на мой трясущийся хвост, торчащий у тебя из-под платья. Я громко зашипел в последний раз – и задохнулся. И уже мертвое тело мое получило сокрушительный удар от тетки слева:
