Просто не верилось: трудно было представить, что этот спокойный человек с лукавым скуластым лицом долго был в далекой ссылке, каким-то таинственным образом появился в Питере и только сейчас ушел от погони. И даже не постарел за это время. Все такой же.
- Ну, расскажи, в конце концов, - не выдержал Лисицын. - Откуда ты теперь? Что, как?
- А! - проговорил Глебов. - Ладно! - Улыбнувшись уголками губ - и прежде он так улыбался, - вынул из кармана раздавленную коробку папирос. - Послушай, я курить буду, ничего? - Чиркнул спичкой, струйка дыма поплыла к потолку. - Ты, Владимир, будь добр… Объяснять не могу - не сердись…
Хозяин взглянул на гостя и расспрашивать дальше, из деликатности, не стал. Конечно, интересно было бы узнать, что произошло со старым другом. Но он, Лисицын, - человек науки. По существу, какое ему дело до всех этих, связанных с политикой вещей?
Егор Егорыч накрыл на стол, подал самовар. Уже вечерело. За чаем Лисицын рассказывал о профессоре Лутугине и Горном институте, о своей жизни, о поисках способа повлиять на круговорот углекислоты. Тут же встал и потянул Глебова за собой:
- Пойдем, покажу!
Они прошли в другую комнату - здесь была лаборатория.
- Видишь, разложение карбонатов, - говорил Лисицын, пододвигая к гостю одинаковые по виду тигли. - И чтобы экзотермический процесс… ты понимаешь?… Я уверен, что накопление энергии таким способом…
Глебов, наклонив голову, слушал. Непонятно было, одобряет он или потихоньку посмеивается. Наконец поднял глаза, внимательные, чуть прищуренные, и спросил:
- А ты советовался с кем-нибудь?
- Вот! - Лисицын показал на книжные шкафы. - Мне других советчиков не надо, незачем.
- Да, гляжу… По-прежнему мнение-то о себе. Брось, Владимир! - Глебов весело погрозил ему пальцем.
- Что - брось?
- Не знаю, так ли… Но, по-твоему - важная, говоришь, для человечества у тебя идея?
- Суди сам.
- Так какое же имеешь право запирать ее в этих, - Глебов посмотрел вокруг, - четырех твоих стенах? Ты не переоценивай себя! Один все лавры пожать хочешь.
«Лавры! - думал, облокотившись о стол, Лисицын. - Тут речь о крупнейшей научной проблеме, а вот как отразилось в кривом зеркальце… Отвык от науки в сибирской глуши. При чем здесь лавры? Нет, просто не понял ничего. Сам сказал: не знает, важно ли все это…»
Он обиженно вздохнул, отодвинул тигли. Поглядел на дымящуюся в руке Глебова папиросу. Рука была - он сейчас только заметил - с толстыми пальцами, в мозолях. «Не понял сути, все свел к честолюбию!»
