Над краем опустился тихий вечерний час. В тишине еще невыносимей было уханье разрывавшихся снарядов. А нашему Зхарье-водовозу снова пришлось заняться своим печальным извозом, хотя ему уже было не привыкать к этому. В первую же ночь белые убили семь евреев. А на другую ночь они пришли к нам в дом и убили моего отца!..
…Услышав резкий стук в дверь, моя мать мгновенно укрыла меня за досками. Зашли трое солдат, потребовали денег. Они перевернули все, что было можно, и взяли все, что им приглянулось, а после… после они убили моего отца… Он родился в Красилове, мой отец, где провел свое детство в нужде и бедности. Всю жизнь он читал Тору, любил стихи Ялага[37], женился по всем правилам. Обзаведясь семьей, он зарабатывал тем, что варил и продавал мыло. Мне навсегда запомнилось, как я, совсем еще маленький, лежу в кроватке, а отец подходит ко мне, нежно гладит по щеке, и глаза у него грустные… Он был хороший еврейский муж и отец, житель маленького еврейского городка…
И теперь они, ворвавшиеся в его дом, скрутили ему руки и повесили!.. Я видел это, я видел это собственными глазами, о, Боже!.. Вот она, смерть, зазвонившая на этот раз в нашем доме!.. Вот какова она, жизнь еврея, еврейского юноши, еврейской женщины!.. И вот, закинув стул на стол, они ловко подняли туда отца и набросили ему на шею веревку. Не успел он закричать, как эти звери выбили из под него стул. Ноги его судорожно рванулись, один из злодеев привычным жестом обхватил их и повис на них!.. Мой отец затих… Я, плохо соображая что происходит, не отрываясь, смотрел на пятерню убийцы, в которой блестела отцовская табакерка… Моя мать сжала ладони и зарыдала.
— Не ори, старуха! — насмешливо произнес один из них и, зажав под мышкой узел с добытыми в нашем доме трофеями, вышел из комнаты с сознанием выполненного долга. Мне почему-то запомнились равномерно стучавшие в кухне капли воды… Я бросился к отцу.
— Неси нож, мама! — закричал я. Мать с неожиданным проворством дала мне нож. Веревка оказалась толстой и не поддавалась. Этот мучительный скрип перепиливаемой веревки долгое время преследовал меня — я был обречен слышать его всю жизнь!..
— Поддержи папу! — глотая слезы, кричу я, и мы с ней обнимаем его безжизненное тело и укладываем на стол. Наконец мне удается снять с его шеи эту проклятую веревку, и я зову его сухими губами:
— Тате! Тате!..
— Беги за лекарем Гиршлем! — велит мне мать. Она вдруг обрела свойственное ей самообладание. Я пулей вылетел во двор. Гремел проливной дождь, а из окна нашего соседа Ханана слышались крики. Буйные силы разгулялись над миром, и не было никого, кто бы смог их остановить. А звезды стояли высоко и были равнодушны к людскому горю. Где-то недалеко грохотали пушки.
