Тени еще не отработавших артистов мелькали за левой кулисой. Жанна поволокла Тетюрина за правую, где не было никого. От зала их отделял экран. Отсюда можно было увидеть пенсионеров, сидящих вдоль левого прохода. Номер закончился – они аплодировали.
Теперь выступал Богатырев. Он обличал. Он чеканил слова. Выучил наизусть. Публичный политик, подумал Тетюрин.
Тетюрин сказал:
– Все-таки в зале удобнее.
– В зале нельзя, – ответила Жанна.
«И вот я спрошу вас, мои дорогие, доколе мы будем терпеть свинское к нам отношение? Доколе власть, которая трижды…»
Она прошмыгнула поближе к экрану.
– Ну! – позвала Тетюрина.
Предчувствуя нехорошее, Тетюрин последовал за ней двумя короткими перебежками.
В четырех метрах от Жанны и Тетюрина – к ним спиной – на залитой светом сцене – сидели за длинным столом кандидаты от блока «Справедливость и сила»: Богатырев, Костромской, Несоева…
– Мама выступила уже, – опечалилась Жанна, – ну да ладно… И ничего.
– Не говори громко, – попросил Тетюрин и оглянулся: Жанна открыла сумочку.
Все-таки он к этому не был готов. Если бы она достала дамский пистолет или пачку прокламаций, у него бы не похолодели ноги, как сейчас, когда она торопливо прятала в сумочку – он увидел что – скрутившиеся веревочкой белые наспех снятые трусики. – Ы, – сказал Тетюрин и вмиг почувствовал себя обнимаемым. Он устоял – в смысле на ногах – не подкосились колени, выдержали внезапно удвоившуюся нагрузку, он только не мог понять, почему она не касается пола, ведь она с ним одного роста. Тетюрин попятился и уткнулся во что-то спиной, шея Тетюрина тоже оказалась на высоте – в смысле выдержала – не прогнулась под тяжестью. И с мысли не сбился – в смысле была она, мысль, и была предельно простой – и выразил он ее точно предельно, когда рот ото рта оторвался, мол, Жанна, не здесь, нас услышат, что ты делаешь, идиотка!.. – «…Или взять обещанные инвестиции – где они? Но мы спросим, спросим…» – угрожал Богатырев со сцены. За спиной Тетюрина упала туфля на что-то железное: бум! – ведь на ней все так и осталось, на Жанне, и туфли (теперь уж одна), и платье, все кроме спрятанных в сумочке… бум! – сумка с плеча соскользнула. Похолодев: «Фильмов насмотрелась, да?» – и рот был опять технично его арестован. «…Чтобы потом не было стыдно смотреть в глаза старикам и детям!..» – вещал Богатырев. «Ты же меня насилуешь, дура!» – бормотал, протестуя, Тетюрин, впервые в жизни не радуясь собственной небезответности. Он сдавался. Сдача объективно началась помимо тетюринской воли; и он сдался, Тетюрин. Он дал ей укусить свою руку, потому что она вдруг застонала в какой-то момент, и он испугался этого стона, и чуть было сам, кусаемый, не закричал от боли. Он форсировал сдачу и сдался невзирая на страх, а скорее благодаря этому страху. Да что говорить, сдался и все.
