— Это другой вопрос. Останется Федя жить, я с мужиком буду. Я не выживу, он меня добром помянет.
— А вот это, Нюра, неизвестно, — вдруг холодно сказала Анастасия Павловна.
— Как это понять? — оторопело раскрыла рот Нюрка.
— Война не век будет, потом со всех спросится, — ответила Маша.
— Ха, вот и нет! Война все спишет. Вот так. — И Нюрка хлопнула широкой ладонью по столу.
Уводя разговор от ссоры, неуместной при проводах, Маша встала, похлопала себя по впалому животу:
— Побанилась всласть в дезокамере, пробежалась по холодку, теперь вола, кажется, сжевала бы, ей-ей!
— Чего там, отощала, Машуня, ты в своей вошебойке, не туда устроилась, промашка у Машки, — похохатывала Нюрка.
— Была красивая, теперь страшила я! — пропела Маша, приплясывая. — Как раз там я, где солдатикам нашим облегчение от чистоты получается, — возразила она, поплотнее завязывая серенький поношенный полушалок на шее. — Помыться, прогреться после боя, надеть чистую сменку, бо-ольшое облегчение! Они ж там, бедные, всю землицу обползали, спят одемшись, едят на бегу.
— Про еду заговорила, — вздохнула Нюрка. — Селедочки бы, селедка — главное объедение.
— Налопалась конфет на своей шоколадной фабрике — переменки захотелось, солененького? — наклонилась Маша к Нюрке.
— Эх, Машуня, конфеты не хлеб, один раз наешься, и все, обрыдли они мне на всю жизнь.
— И то правда, — согласилась Маша. — Мы с Глахой однова объелись фигурного шоколада, это еще в девчонках.
— Ага, в деревне шоколадами-мармеладами сопливых девчонок выкармливали, — расхохоталась, откинувшись к спинке стула, Нюрка.
Невольно улыбнулась и мама. Аля ждала, как вывернется Маша.
— Не верите? Да мы с нашим батей и не такого видали, ей-ей! Безземельные мы были, вот батя и ездил на заработки в город. Мать упрашивает: вези деньги! Коровенку мечтание имела купить, детва с голоду пухла, мы, тоись, с Глахой. А он, враг, с пустыми карманами является, зато баул подарков, каждый раз все чуднее. Платочки радужные, рюмки с каемкой, куклы в кисейных платьях. А однова привез корсет в кружевах, велел матери примерить. Та приложила к себе, ни верх, ни низ не прикрывает, срамота. Отец обиделся: барыни носют, а баба деревенская нос воротит! Вся деревня, бывалыча, ждет нашего отца, как циркача какого. Вот и привез нам по кульку фунтовому шоколада, красивого. Сели мы в горнице на полу. Матери не до нас, убивается об деньгах, зря спущенных, и не встали, пока не умяли все до фигурочки. А там всякие зверьки были, мы зайца — ам, за ним медведя… Сильно животами маялись. Шоколад жирный, а мы всю дорогу постились семейно.
