Белье Аля отполаскивала во дворе, протянув от крана шланг через окно черного хода, а выплескивала воду прямо на асфальт. И текла она из повернутого на бок корыта ручейком в открытые ворота к стоку… Давно, Але было лет шесть, стока не было и в летние большие дожди Малую Бронную затопляло. Она с детворой плясала по колено в воде, чувствуя под босыми ногами округлости булыжной мостовой, и выкрикивала: «Дождик лей, дождик лей! на меня и на людей!» А вода, от нагретой ли мостовой, от теплого воздуха, как парное молоко…
Когда развешивала белье, на чердак взбежала Нюрка, глянула на Алины труды, оценила:
— Сила без мыла белье не домыла.
— Знаю.
Со дня угощения лепешками за письмо в прокуратуру Аля сторонилась Нюрки, ожидая нового «фокуса». Вот и сейчас Нюрка заявилась на чердак не зря. Так и есть, снимает свободные веревки. Зачем?
— Развесила? Бери таз и к близняшкам, Маша вовсе раскисла, надо помочь, а то не успеет Глаша к поезду.
И в самом деле, Маша с опухшими от слез глазами тыкалась без толку между вещей, только мешая. Нюрка увела ее к себе, напоила Бариновой валерианкой, уложила и взялась за дело.
Сильная, что называется, в теле, Нюрка ловко и быстро укладывала немудреные пожитки Глаши с сынком, говоря:
— Смотрите, в корзине все теплое и посуда, в чемодане бельишко, а котомка с едой в дорогу, тут нож и кружка с миской.
— Ой, Нюрка, бог тебя наградит, — благодарила Глаша.
А не улежавшая и десяти минут на Нюркином диване Маша вторила:
— Что б не видать тебе нашего горя-разлуки… Господи, как же мы на вокзале пробьемся, там же тыщщи народу…
— Пробьемся, я всех корзиной распихаю, даром что ли Нюра по этим рельсам-перронам десять лет шастала! — и Нюрка ободряюще потрепала Машу по пухлому плечику.
Друзья-подруги… А лет восемь назад… В столовую, где тогда работала официанткой Маша, поступила судомойкой деваха: рослая, костистая, ключицы, локти, плечи — углами. Спала она у плиты в кухне, прямо на голом полу.
— Ну и «спальня» у тебя, девка, — посочувствовала сердобольная Маша.
Нюрка, а это была она, ответила:
— Негде мне, погорели мы, я тут ни души не знаю.
— Одна, что ль, осталась?
Нюрка отвернулась, тяжело ей было до боли.
— Идем ко мне, места хватит.
И в самом деле комната у Маши просторная, а от скудной обстановки и вовсе казалась большой. Спали на единственной кровати вместе, ели за колченогим столиком. Нюрка посудомойство бросила, стала проводницей в поездах дальнего следования и не обременяла Машу постоянным присутствием, та ее прописала.
