«Сильный индивид. Быть может, и хищный», - думал я, глядя, как он шел ко мне широким кавалерийским шагом, в офицерских сапогах, в приличном осеннем пальто, высокий и изящный.
- Что, удивляетесь, наверное, каким я стал франтом? Это меня так мои ребята одели. Как узнали, что я назначен врачом, давай нести - кто сапоги, кто пальто, кто шапку… «Держи, говорят, надевай. В Майданеке ты первый русский доктор. И не можешь теперь ходить, как мусульманин…» [2].
В его голосе слышалась затаенная гордость этакими «ребятами», их чувством коллективизма.
На его груди, с левой стороны, над самым сердцем, выделялся свежим багрянцем винкель [3] с черной буквой «П». Поляк? Не может быть… Ведь он сам говорит…
- На винкель смотрите? Имею ли я право умереть здесь как поляк? Может быть, и имею. Бросьте, не гадайте понапрасну, когда-нибудь сам расскажу…
Он сел на край нар и сразу приступил к делу:
- Я пришел за вами.
- За мной? Да ведь я завтра возвращаюсь в столярную мастерскую.
- Это бессмысленно. После тифа и воспаления легких - на тяжелую работу? Быстро выдохнетесь. Послушайте, я теперь врач четырнадцатого блока. Мне дают пятьсот пятьдесят туберкулезников из всех лагерей Европы. Я уже подобрал санитаров. Хорошая компания: одни политические, ни одного уголовника! Нам только писаря не хватает. Вы им и будете.
Так я попал вместо столярной в четырнадцатый блок и начал вести книгу живых и мертвых.
В ревире [4] уже давно произошло резкое деление на блоки шакальи и человеческие. В одних наживались на бессилии заключенных, в других действительно лечили. А нужно вам сказать, что лечить в концлагере - это было целое искусство, сопряженное с большим риском.
Выдержать нажим эсэсовской медицины, стремившейся к быстрейшему и полному уничтожению «цугангов» [5], мог только человек великого сердца и отваги - крепкий конспиратор. Нужно было получать контрабандой лекарства от родных и Красного Креста, организовать настоящее лечение, укрывать слабых, умело сохранять тайны блока. Этих и многих других предметов лагерного лечебного дела не преподавали в университетских клиниках. Подобные пробелы в своем образовании лагерный врач должен был восполнять на ходу, практикуя под сенью окружающих его виселиц.
Из окон старых больничных бараков в задумчивости смотрели на новый четырнадцатый блок профессор Михалович, хирург Поплавский, доктор Величанский и несколько других участников тайного Союза добрых врачей.
«Русский доктор» носит койки, переселяет больных. Устраивается. Товарищ или каналья?
