Помню, тоже обнял ее и сказал: ты мое солнышко. Майя чмокнула меня в лоб и сказала: папа, я пойду еще немножко посплю. Я сказал: хорошо. Она убежала.
Собираясь за Майей в детский сад, я надевал черную повязку, купленную в али-экспресс; как у пирата. Детям в этой повязке я очень нравился. Увидев меня, они кричали: пират, пират! Самые смелые подбегали и останавливались в паре шагов, разглядывая мое лицо, как что-то по-настоящему чудесное. Мальчики в Майиной группе быстро привыкли ко мне и здоровались со мной за руку. Им приятно было ощущать себя взрослыми. Иногда они задавали вопросы. Например: скажите, пират, а у вас есть свой корабль? Или: а вы давно работаете пиратом? Майя пыталась вмешаться: папа — не пират, у него просто болеет глазик. Но ей никто не верил: для детей я оставался пиратом. Меня спрашивали: а почему вы решили стать пиратом? Я отшучивался в ответ. Дети хохотали: им это нравилось. Для них я был представителем волшебной страны в этом скучном сером мире. Ни разу я не видел, чтоб меня кто-то боялся. Напротив, ко мне спешили подбежать, хотели поздороваться, прикоснуться. И со временем, завидев меня издалека, Майины одногруппники начинали кричать: Майя, смотри, твой папа-пират идет! Майя вскоре привыкла и сама представляла меня: это мой папа, он — пират. Ей нравилось чужое внимание к моей персоне; как будто я заработал славу в детском коллективе, и она теперь имеет право на заслуженную толику этой славы.
Маленькие дети на улице тоже часто обращали на меня внимание. Смотрели широко раскрытыми глазами, показывали пальцами: мама, смотри, там дядя-пират! Мамы обычно их одергивали: не тыкай пальцем, это некрасиво, но дети продолжали глазеть, пока есть возможность. Я старался соответствовать: хмурился, произносил что-нибудь по-пиратски (например, «Ар-р-р»), потом улыбался и подмигивал. Действовало безотказно: дети в изумлении раскрывали рты. Впрочем, со временем ко мне привыкли (по крайней мере в нашем дворе и его окрестностях) и уже не так часто дети поворачивались, чтоб посмотреть на проходящего мимо пирата.
Однажды я проснулся в гостиной на диване; было раннее утро. Может, мне снился сон; не помню. Помню только какое-то тревожное чувство: словно что-то не так. Призраки мебели как корабли выплывали из утренней серости. Возле стенки стояла Майя в пижаме и терла глаза. Я приподнял голову над подушкой: происходящее казалось продолжением сна. Майя подошла ко мне и обняла своими маленькими ручонками. Она будто продолжала спать. Она заговорила, и было такое ощущение, что говорит она во сне. Майя сказала: папа, я вижу его. Это большой черный дядя. Он стоит рядом с тобой. Я спросил: что ты такое говоришь? Но Майя не ответила. Она засопела во сне. Я поднялся и отвел ее в спальню. Майя легла в свою кровать, схватила одеяло, скрутила его по привычке и обняла как любимую игрушку; отвернулась к стене и крепко уснула. Я вернулся в гостиную, лег на диван. Я сказал себе: большой черный дядя, надо же. Я повернул голову: никого. Я повернулся к стене: никого. На стене висели Майины рисунки. Я сам прикреплял их скотчем, а Майя руководила этим процессом. Это были веселые детские рисунки, никаких чудовищ и больших черных дядь. Я отвернулся от стены. Подумал: ну вот, теперь ни за что не усну, но уснул тут же и проснулся ближе к одиннадцати; меня не стали будить, дали выспаться. Из кухни доносились веселые голоса. Майя требовала себе чего-нибудь сладенького. Влад тихо бубнил в ответ. Я уже не был уверен, что Майя приходила сюда утром; может, это мне померещилось. Может, это был сон.
