Я совершенно не такой ее себе представлял. Я рисовал в своем воображении высокую худую и довольно страшненькую особу, а мне навстречу, словно в танце, подлетела маленькая толстуха с розовым в ямочках лицом – такой бутон. Ее медового цвета волосы были собраны в высокий пучок а-ля Помпадур, а из-под удивленно выгнутых раз и навсегда бровей глядели глаза, зеленые и блестящие, как незрелые оливки. Она взяла мою руку в свои теплые пухлые ладошки и прижала к пышной груди.
– Как мило, как это мило, что вы пришли, – пропела она голосом маленькой девочки. От нее разило пармской фиалкой и бренди в равных пропорциях. – Как это мило. Я могу вас называть Джерри? Ну конечно могу. Мои друзья называют меня Матильдой… хотя, разумеется, это не мое настоящее имя. Вообще-то, я Стефани Зиния… грубовато… звучит как название патентованного лекарства. Матильда мне нравится гораздо больше. А вам?
Я осторожно ответил, что имя очень симпатичное.
– Да, такое успокаивающее, старомодное. Имена, согласитесь, – это важно. Например, он, – графиня показала на человека, который меня впустил, – по рождению Деметриос, но я его называю Мустафа.
Она подалась вперед и, едва не задушив меня ароматами бренди и пармской фиалки, прошипела по-гречески:
– Он незаконнорожденный турок.
Мужчина побагровел, усы ощетинились, так что он стал еще больше похож на бандита.
– Я не турок, – прорычал он. – Вы все врете.
– Вы турок, и зовут вас Мустафа, – парировала она.
– Нет… не турок… это неправда. – От гнева у него почти пропал голос. – Врете вы.
– Я не вру.
– Врете.
– Нет.
– Врете.
– Не вру!
– Законченная старая врунья.
– Старая? – взвизгнула графиня, делаясь пунцовой. – Вы смеете называть меня старой? Вы… вы… турок.
– Старая и толстая, – холодно сказал Деметриос-Мустафа.
– Это уже слишком, – взвыла она. – Старая… толстая… Вы уволены! Дорабатываете последний месяц. Нет, проваливайте прямо сейчас, турок-бастард!
Деметриос-Мустафа принял королевскую осанку.
– Прекрасно. Вы желаете, чтобы перед моим уходом я подал напитки и обед?
– Разумеется.
Он молча пересек комнату, достал из ведерка со льдом, стоящего за диваном, бутылку шампанского, открыл ее и разлил ее содержимое в равных пропорциях с бренди по трем бокалам. Подал нам и поднял свой.
– Тост, – торжественно объявил он, обращаясь ко мне. – Выпьем за здоровье пожилой толстой лгуньи!
Та еще дилемма. Выпить – значит согласиться с его мнением о графине, что было бы, мягко говоря, невежливо; если же отказаться, то он запросто может сделать меня калекой. Я колебался, но тут графиня, к моему удивлению, довольно захихикала, и на ее гладких пухлых щечках обозначились очаровательные ямочки.
