– Да он псих, – убежденно сказал Ларри. – Весь дом провонял, как китобойное судно.
– Лучше ее куда-нибудь унести, дорогой, – сказала мать. – Нехорошо, когда так пахнет на главной веранде.
– Пусть закопает эту мерзость, – потребовал Лесли, кутаясь в одеяло.
– Хорошо бы его усыновили эскимосы, а? – спросил Ларри. – Они любят питаться ворванью, личинками и тому подобным.
– Ларри, не говори гадости, – вступила Марго. – Они не могут все это есть. Меня тошнит от одной такой мысли.
– Давайте зайдем в дом, – предложила мать слабым голосом. – Может, там не так сильно пахнет.
– Там еще хуже, – заверил ее Лесли, стоящий на пороге.
– Джерри, дорогой, убери это, – сказала мать, осторожно перешагивая через разложенные внутренности. – И продезинфицируй плитки.
Все семейство скрылось в доме, а я приступил к зачистке. До меня доносились возмущенные голоса.
– Черт знает что, – сказал Лесли. – Лежу себе, читаю, и вдруг у меня перехватывает горло!
– Это отвратительно, – сказала Марго. – Я не удивляюсь, что Лугареция упала в обморок.
– Ему срочно нужен новый репетитор, – сказал Ларри. – Вот так на пять минут выйдешь, а когда вернешься, увидишь, что он уже разделал Моби Дика на крылечке.
– Я уверена, что он не имел в виду ничего плохого, – сказала мать. – Но, конечно, глупо было устраивать это на веранде.
– «Глупо»! – передразнил Ларри. – В ближайшие полгода мы будем разгуливать по дому в противогазах.
Я сложил черепашьи останки в тачку и повез на холм за нашей виллой. Там я выкопал яму и похоронил внутренности, а панцирь и кости сложил возле дружественного муравейника. Его обитатели не раз помогали мне, вчистую обгладывая скелеты. Но до сих пор они имели дело в лучшем случае с крупной зеленой ящерицей, так что было даже интересно, как они справятся с морской черепахой. Муравьи сразу понабежали, радостно шевеля своими антеннами, но потом остановились, немного подумали, посовещались – и скопом удалились. Похоже, что даже муравьи не одобряли мой выбор. В общем, домой я вернулся в самом дурном расположении духа.
Какой-то коротышка, явно разгоряченный вином, ругался с Лугарецией на по-прежнему вонючей веранде. Я поинтересовался, зачем он к нам пожаловал.
– Он говорит, что Роджер загрыз его кур. – Лугареция фыркнула.
– Индюшек, – поправил ее мужчина.
– Ну, индюшек, – согласилась Лугареция.
У меня упало сердце. Одна беда за другой. Мы хорошо знали о недостойном пристрастии Роджера давить кур. А еще весной и летом он находил невинную забаву в том, чтобы гоняться за ласточками. Они доводили его до бешенства, близкого к апоплексии, когда проносились мимо его носа и летели дальше над самой землей, а он гнался следом, рыча от ярости. Крестьянские куры прятались по кустам, и стоило Роджеру с ними поравняться, как они выскакивали на тропу, громко хлопая крыльями и безумно, истерически квохча. По всей видимости, он принимал их за этаких неуклюжих ласточек, с которыми легко расправиться, а потому, несмотря на наши протестующие крики, он на раз перегрызал им горло, как бы опосредованно мстя настоящим ласточкам, дразнившим его все лето. Никакие наказания на него не действовали. В целом он был очень послушным псом, но тут срывался. Мы уже просто отчаялись. Все, что нам оставалось, – это компенсировать убытки владельцам, однако при одном условии: они должны были предъявить тушку.
