— Не знал, что такой ты слабак, — произнес Эйнар. — Простудился от глотка свежего воздуха?
— Да эти свиньи про меня забыли! Весь день просидел по колено в воде. Холодновато было.
И Малыш Клаусен снова чихнул.
— Только когда началась эвакуация, мне удалось попасть в лодку. Я же весь синий, черт меня дери. Даже идти не мог, когда до берега добрался.
Он переоделся в сухое и, оглядываясь по сторонам, принялся охлопывать себя, чтобы согреться.
— Многие наши погибли?
— Ты имеешь в виду марстальцев?
— Ну да, кого же еще? Других-то я не знаю.
— Вроде семерых потеряли.
— А Лаурис?
Эйнар опустил глаза. Затем развел руками, словно собираясь признаться в чем-то постыдном:
— Не могу тебе сказать.
— Ты же не хочешь сказать, что он сбежал?
— Да нет, какое там сбежал. Я лично видел, как он вознесся на небеса. А потом — как вернулся на землю.
Малыш Клаусен в растерянности уставился на друга. Затем покачал головой:
— Глаза говорят мне, что ты цел и невредим. А уши — что ты разумом повредился.
Он снова разразился чиханием и присел на соломенное ложе. Эйнар уселся рядышком, в глазах его появилось потерянное выражение. Малыш Клаусен какое-то время сидел с оскорбленным видом, косясь на Эйнара в надежде, что его недружелюбное поведение вызовет хоть какую-то реакцию, но взгляд Эйнара так и оставался отсутствующим. Может, он и правда с ума сошел?
Малыш Клаусен склонился к другу и положил ему на плечо руку.
— Ну-ну, — сказал он ласково. — Вот увидишь, разум к тебе еще вернется.
И замолчал. Затем тихо добавил:
— А Лауриса мы вроде как можем списать со счетов.
Они еще посидели. Никто больше не проронил ни слова. Затем улеглись и уснули.
В семь утра нас подняли и снова выдали хлеба, копченой свинины и теплого пива. Через час пересчитали. Пришел офицер, записал наши имена и названия городов, откуда мы были родом, чтобы сообщить о нас семьям. Мы наседали на него, с усердием выкрикивая свои имена, и устроили такую неразбериху, что к десяти часам, когда прозвучал приказ перебросить нас в крепость в Рендсбурге, он успел переписать лишь половину.
Нас вывели из церкви и построили. Отношение к пленным изменилось к худшему. Охране надоело возиться с поверженным врагом. Ко многим после вчерашней канонады еще не до конца вернулся слух, так что мы не всегда понимали приказы, выкрикиваемые прямо в ухо. Тогда нас награждали ударами и тумаками. Вокруг с радостным улюлюканьем столпились горожане. Наше унижение довершила кучка матросов с эспадронами на боку, осыпав нас грубыми насмешками, к нашей великой досаде остававшимися без ответа.
