До Восьмого марта три дня. Попросить деньги у отца? На Новый год и попросила, так мать потом призналась, что получила «втык» от него: мало я денег на ребенка даю?! От этого втыка перепало и Алиске. «Чего тебе не хватает? – кричала мать, и на лбу у нее собирались морщины, как у школьной уборщицы. – Нет, ты скажи, чего тебе конкретно не хватает, чтобы меня не попрекали, будто я ребенку в чем-то отказываю! Все у тебя есть, зачем ты клянчишь у него деньги? Хотя сам должен соображать – что там за алименты: кот наплакал, стыдно людям в глаза смотреть… А если тебе надо что-то – скажи, нечего посмешище из меня делать!»
…Два восемьдесят минус рубль шестьдесят, минус двадцать восемь копеек и… вот еще шестнадцать – замотанная сдача из овощного, – это сколько получается? Семьдесят шесть копеек получается, вот что. Полтора обеда, если не ходить в столовую. Только бы не разобрали бусы, красоту неземную…
На следующий день Алиска, задыхаясь, влетела в магазин. Бусы лежали на месте, в витрине. За прилавком стояла другая продавщица, строгая на вид, и девочка не решилась обратиться к ней. Продавщица выдвигала и задвигала какие-то ящички, но все время бросала на Алиску бдительные взгляды.
Семьдесят шесть копеек. Алиска неслась домой, подгоняемая новой идеей. Вернее, идея была стара как мир – или почти как мир, потому что почерпнута была из малышовой сказки, в которой старуха по амбарам помела, по сусекам поскребла, в результате чего испекла колобок. А я что, рыжая?..
Ни амбаров, ни тем более загадочных сусеков в их квартире не было, зато в шкафу висели летние вещи, у которых было существенное достоинство, не хуже амбаров и сусеков: карманы. В болоньевом плаще Эдуарда Анатольевича нашлась двадцатикопеечная монета. В карманах серого костюма – еще тридцать четыре копейки; живем! У него был еще один плащ, плотный, как пальто, но там завалялся потемневший пятак – и больше ничего. Буржуй, неприязненно подумала девочка. Жила и буржуй, и руки противные. Оставалось наскрести семнадцать копеек – и можно бежать за подарком. С другой стороны висели мамины вещи – летнее пальто и старенький плащ с оборванным хлястиком.
…в кармане которого лежал рубль, сложенный фантиком! Сильно заколотилось сердце. «Потому что я воровка», – мелькнула мысль. По-то-му-что-ты-во-ров-ка, согласилось сердце – то самое сердце, которое молчало, пока она шарила по карманам отчима. Девочка ткнулась горящим лицом в серую ткань и стояла не двигаясь. Отодвинулась, расправила вешалки и два раза пересчитала все свое богатство. Отделив восемьдесят три копейки, положила в карман плаща. Я отдам, вот увидишь, уверяла она плащ; я просто беру в долг. А семнадцать копеек я завтра добавлю, честное слово.
