Романов замер с микрофоном.
— Очень рад, — только и смог выдавить он, после чего вернул микрофон старику. Тот с досадой выхватил его.
— Итак, всем известен рассказ нашего классика «Побег». Рассказ этот включен в школьные хрестоматии. Однако на днях в здании, где мы с вами находимся, было найдено рукописное продолжение этого рассказа. Воистину чудесное возвращение утерянного сокровища, которое раскрывает нам настоящее имя авантюриста Ивана. Дамы и господа, это и был сам Иван Андреевич Мироедов в молодые годы, рассказ автобиографический! До сих пор мы имели лишь косвенное подтверждение того, что Иван Андреевич посещал наш город — поскольку многочисленные пожертвования в адрес Малых Вишер исходили из его рук. Но сегодня, — он сделал долгую паузу, — мы окончательно убедимся, что наш город — особенное место для классика русской литературы. Итак, позвольте приступить к рассказу с первой страницы, чтобы вы вспомнили драгоценные строчки, — Беган-Богацкий бережно разложил листы на пюпитре перед собой, взмахнул рукой, и где-то тоненько заиграла скрипка.
Романов слушал вполуха и продолжал размышлять. В то, что найдена рукопись, поверить невозможно, никакой критики этот факт не выдерживает. Но если днем он полагал Мироедова разыгранной и сброшенной картой, то теперь это его единственный козырь, и когда старикан дойдет, наконец, до второй, новой части — нужно будет послушать. С первых же строк можно будет понять, фальшивка ли это.
— Город той весной расцветал запоздало и с неохотой, — начал читать Беган-Богацкий всем известный текст, растягивая гласные так, что у него получалось «го-о-о-о-род» и «с неохо-о-о-отой». Как обычно, во время декламации старик вживался в каждое слово и старался изобразить все происходящее наглядно.
Романов знал этот текст почти наизусть, хотя, если учитывать факт возможной автобиографичности, все могло открыться в совершенно новом ракурсе. Подождем и послушаем. Итак, игорный дом снесли, но рабочая гипотеза о существовании в городе некого особенного здания все еще в силе. То, что он столько лет ошибался, не пытаясь проверить свою гипотезу — исключительно его собственная вина. Осторожный идиот, безвольный слюнтяй, отчитал он себя. Хорошо, какое еще здание фигурирует в текстах так же весомо и узнаваемо? Он перебирал в уме рассказы и очерки, романы и записки, в ход шли даже письма и прошения. Стучали ворота конюшен Пафнутия Соломоныча из «Шалуньи московской», призывно мерцал окнами доходный дом Теддерсона из «Химической завивки», визжало на все голоса Александровское училище для девиц в романе «Каникулы», выдыхали морозный пар бани Целковича из юморески «Прощеное воскресенье», но нет, ни одно из них не подходило.
