Возле колоннады у входа в музей собрался практически весь город. Такого скопления людей Романов не видел даже на церемонии выборов, а может быть, в прошлый раз он стоял слишком далеко ото всех. Сейчас же он мог разглядеть каждое лицо, и все эти лица выжидательно смотрели на него.
Музыка стихла, когда он приблизился к дверям. Слышен был только шелест дамских платьев на ветру. Повисла драматическая пауза, стоило что-то сказать, но Романов никак не мог сообразить, что именно.
— Ножницы! — прошептали из-за плеча, и Романов, опустив глаза, увидел, как маленький мальчик протягивает ему бархатную подушечку с блестящими ножницами. Он взял их, и сразу все встало на свои места. Он улыбнулся, подошел к натянутой ленте и, так и не найдясь, что сказать, негромко и слегка вопросительно произнес в воздух:
— Ура?
Толпа грянула аплодисментами, хлопнули пробки шампанского. У него выхватил ножницы и ленту, и довольно ощутимо толкнули в спину, направляя к дверям. Помещение музея полиции и пожарной части уже наполнилось дамами в вечерних нарядах и мужчинами в костюмах. Даже знакомые люди выглядели нездешними героями фильмов и книг, походка их стала плавной, а взгляды слегка затуманились. До оглушенного происходящим Романова долетали обрывки разговоров.
— Тот самый мошенник, кудрявый который? Не мо-жет бы-ть… — Петр Пиотрович хлопал себя по бокам, заводя глаза к небу.
— Эта дама с разноцветными глазами была его супругой? — вопрошал женский голос.
— Я вас умоляю, он никогда бы на ней не женился!
— И я вам точно говорю, трое детей… А как же, и все трое с разными глазами.
— Вы уже были у памятника? Там очередь как за хлебом в голодные годы, все желают… — вполголоса рассказывал пожилой джентльмен во фраке. Разряженный как петух Борис, заметив Романова, засеменил к нему и панибратски хлопнул по плечу.
— Дмитсергеич, приветствую, какая новость в нашем ауле! Во дает, классик доморощенный! А я его за фраера держал — нудятину писал, без огонька.
Романов молча снял его руку со своего плеча и, ничего не ответив, двинулся вперед.
Повсюду стояли стенды, на которых висели репродукции с гравюры прошлого века, изображающей каланчу. Ряды бархатных стульев уходили вглубь зала. На каждом стуле лежала программка с портретом Мироедова И. А., это была живописная работа руки Крамского. На портрете Иван Андреевич представал самоуверенным господином с бантом на шее, горделиво и хитро смотрящим на зрителя.
Вдалеке Романов заметил Свету, которая одергивала рукава пиджака на Кирпичике и одновременно пыталась пригладить его вихры. Ее черно-белое, в пол, платье ужасно шло ей, в нем она была похожа на неведомого науке стройного журавля. Романов приветливо махнул ей, но она демонстративно отвернулась.
