Это есть наш последний
И решительный бой.
С Интернациона-а-а-лом
Воспрянет род людско-о-ой.
И даже Кесеи, сдержанный до холодности Кесеи, казалось, с трудом владел собой; пытаясь скрыть слезы, он часто-часто моргал. А когда замерли последние слова песни, дядя Ходас склонился на плечо старика Бицо:
— Лайош, ох, Лайош, старый ты мой товарищ! Никогда бы я не поверил, что мы… что мы еще будем вот так петь «Интернационал». В тюрьме ведь это была наша молитва. А теперь?!
И тут за дверью раздался шум, будто кто-то скребся, щупал доски, искал и никак не мог найти дверную ручку.
Это был исхудавший до костей, дочерна загоревший путник, который только что прошел по площади.
Он был одет во все новое, но одежда эта казалась случайно собранной. Тиковый китель и обшитые кожей кавалерийские штаны. На ногах легкие башмаки итальянских солдат-берсальеров. В руках суконная фуражка организации Тодта[16] — козырек размером с лопату — и здоровенный чемодан, сколоченный из фанеры.
— Pas vrai! Camarade Tombor! Est-ce que c’est toi?[17] — Это воскликнул Иштван Немеш, родственник Бицо, отступая назад, словно увидев привидение.
Путник (у него были необыкновенные, широко расставленные глаза-сливы) слегка прищурился. Он пригляделся, кто это кричит ему по-французски, а затем, заметив Немеша, широко улыбнулся, обнажив десны:
— Et toi, camarade Nemes? Pas en Belgique?[18]
Он поставил чемодан на пол, положил на него фуражку, отряхнул ладони, будто только что поднимал тяжелые мешки, и теперь уже обратился ко всем находящимся в комнате:
— Вы коммунисты, товарищи? Я вроде слышал на улице, что тут пели «Интернационал?» — спросил он уже по-венгерски.
— Ты точно слышал, — сказал подошедший к нему Немеш. — Так ты жив? Ты цел? — Он потряс его, крепко сжав ему плечо. — Товарищи, — воодушевленно продолжал он, — это Томбор, товарищ Томбор, мой старый знакомый. Он был в свое время секретарем ячейки в Лионе. А потом добровольцем в интернациональной бригаде в Испании… Ну и ну! — Немеш снова, еще внимательнее оглядел путника с головы до ног. — Из каких же глубин ада ты сюда пожаловал?
— Оттуда, — согласился Томбор, говорил он с легким акцентом. — Я точно побывал в аду, это в Бургенланде, лагерь Феринг. Два дня назад меня освободили.
— А туда? Туда-то ты как попал? Мы получили известие, что ты погиб.
— Это только наполовину правда… Сидел в лагере для интернированных, потом гитлеровцы… Et après tout — voila![19] — добавил он уже по-французски.
