…Наконец рассвело. Утро, дождливое и туманное, он встретил лежа на ивовом лежаке болгарина. Правда, он обрел мужество, чтобы отвергнуть свое прошлое, однако, что касается будущего, он готовился скорее к смерти, к плену, но никак не к свободной жизни.
— Боитесь? Не бойтесь! — сказал болгарин, как бы угадывая мысли Бицо, пока они запрягали лошадей. — Видите? — показал он на мокрую, всю в жемчужинах росы траву перед собой. — Наступлю — гнется, отступлю — встанет. Вот и мы так. Мужайтесь, господин витязь, смелее!..
А что было дома, когда он, с трудом добравшись до него, толкнул разбухшую, покоробившуюся дверь веранды?
— Теперь за тобой очередь, отец. Наступает твой мир!
Кто знает почему, но его первыми словами были именно эти, они сами сорвались с губ вместо обычного приветствия. И потом, когда отец, удивленно посмотрев на сына, сдвинул очки на лоб, Андраш подумал, что же значат эти слова, сказанные им с иронически-горьким привкусом.
— Ты?
— Я вернулся.
— Вижу… Что же касается моего мира, то пока не стоит даже упоминать о нем.
— Это почему?
— Потому что я все равно до него не доживу. Жандармов тут что червей развелось. А в крепости сидит Вайна, нилашистский министр внутренних дел. Он приказал расклеить на всех заборах плакаты, на которых написано, что, мол, тут камня на камне не останется, а все население на Запад угонят, как только фронт дойдет до Рабы… Так что учти… А вообще-то, здравствуй. Мать в больнице лежит, увезли с тифом.
Прием был коротким и горьким, если сказать по правде. Но это была только увертюра к жуткому террору сумасшедших садистов и губителей нации — нилашистов.
«Мужайтесь, господин витязь, смелее!..»
Сколько раз потом Бицо повторял то с иронией, то с отчаянием, то с зубовным скрежетом эти слова старого болгарина, когда ему приходилось смотреть на бесчинства нилашистов и на замшелое, толстокожее равнодушие людей. А почему? Потому что он принимал за равнодушие и полную покорность то, что на деле было ударом судьбы для бесправных людей, отданных на произвол нилашистов. Это были немалые муки остававшихся еще под властью нилашистов жителей задунайских областей, которые не могли издать даже крика от боли.
Многое Бицо начал понимать только тогда, когда нилашисты прибегали к действенному, по их мнению, средству устрашения, устроив первую публичную казнь на главной площади села.
Казнили людей, которые и не собирались скрываться от них, не дезертировали, — с такими они быстро кончали, поставив их к забору кладбища. Казнили членов секты баптистов, которые пошли по повестке в армию, даже присягнули Салаши, но оружие в руки брать отказались.
