На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг. | страница 88



И все же мне жаль рабочих, возведенных в императорский сан. Они теперь узнали, как грустно быть декоративным властелином, именем которого правит придворная камарилья. Как и у всякого величества, вокруг них заюлили не только придворные солисты, но и хитрые льстецы.

Разве не главным льстецом «его величества пролетариата» является Луначарский? Сколько тысяч Сермусов он развратил, готовый курить фимиам невежеству, лишь бы оно исходило от «истинного пролетария». Король не должен читать ничего, кроме своих собственных манифестов. «Пролетарская культура» была изоляцией пролетариата от культуры. У дверей королевских покоев стояли большие Луначарские и маленькие Ческисы[169], зорко оберегая бедный опекаемый пролетариат от чрезмерных знаний. Король интересуется историей — пожалуйста, вот брошюры с партийным трактованием революции, а помимо революции теории ведь нет и не было. Философия? Есть брошюра Богданова![170] Общественные науки? О, выбор богатый — пуды агитационных листовок, только надо тщательно наблюдать, чтобы не попались средь них опасные бредни какого-нибудь меньшевика. Король устал? Вместо науки к его услугам искусство. В театре Лопе де Вега[171], недавно включенный в комячейку рая, или «Стенька Разин», возглавляющий столь милый комиссарскому сердцу лозунг: «И вообще надо круто раздолиться». В живописи — плакаты, которые малюет всякий, кому не лень. В поэзии — гимны коммуне, все равно чьи — поэта «Биржевки» Ясинского или футуриста Маяковского.

Конечно, льстецы стараются разнообразить воспитание короля, они даже знакомят его с «наследием буржуазной культуры». Как это делается, можно судить по бесхитростному рассказу одного рабочего, которого в Париже обучал сам Луначарский.

— Нам товарищ Луначарский все разъяснил: вот Рембрандт, к примеру. Свет и тень — это борьба труда с капиталом.

Когда несколько поэтов в Киеве хотели научить рабочих, пишущих стихи, правилам русского стихосложения, льстецы встревожились: они от вас буржуазного духа наберутся. Нельзя!

Но вот образование пролетариата закончено, Луначарский шепчет: ты теперь сам можешь творить почище всех буржуев. Начинается инсценировка «пролеткультов» — этих очагов невежества. Я читал сотни сборников стихов, изданных этими учреждениями, среди них нет даже просто грамотных. Я понимаю, что рабочий имеет право на двойную порцию хлеба. Я могу понять, что при цензовом избирательном праве, перевернутом наизнанку, только ему предоставляется голос на выборах. Но удостоверение фабрично-заводского комитета, дающее право на печатание бессмысленных виршей, — это остается для меня непостижимым. «Помилуйте, у нас кризис бумаги — можем ли мы печатать книги каких-то Мережковских, Ивановых или Бальмонтов». Зато магазины завалены грудой книг, ничем не отличающихся от стихов, которые задолго до рождения Луначарского и всей пролетарской культуры сочинялись мечтательными писарями и гимназистами третьего класса. Менее всего виноваты авторы. На каждом перекрестке их убеждали творить новое искусство на поругание буржуев. Корпя, с трудом, хорошие слесари и прекрасные ткачи сочиняли скверные стихи и стыдливо несли их в «пролеткульты». Если стихи совпадали с прозой Лациса