, прежде всего несовременен. Но так же несовременны старательные стихи о «красных знаменах» под Надсона или передвижнические полотна, изображающие восстание. Зато в монументальных построениях кубистов, в «Петербурге» Белого, в якобы средневековой «Розе и Кресте» Блока, в причитаниях Ремизова трепещет мятежная душа нашей эпохи. Если условно признать пролетариат единственным подражателем и зодчим наших дней, следует мистические видения Белого или дьявольскую математику Малевича причислить к «искусству пролетариата». И придется отнести к «буржуазному» — т. е. ко вчерашнему отжившему творчеству произведения Демьяна Бедного, Леонтия Котомки
[157]и прочих. Искусство выявляет современность. Итак, если современное, томящееся и безумствующее вы называете «пролетарским», то — да здравствует «пролетарское искусство» Пикассо и Блока, Гончаровой и Хлебникова!
Если же вы именуете «пролетарским» неведомое завтра, то вы крестите неведомое, налетающий ветер, невставшее светило. Зачем глядеть в святцы, когда не знаешь, кто родится, мальчик или девочка, святой или черт? Наши дни несут в себе великий плод. Поэт новых дней посмеется над вашими безукоризненными прогнозами и журнальными дискуссиями. Я понимаю жажду многих стать пророками, но увы! Их очи не раскрыты перстам серафима, им невнятен гул идущих времен. Мерят, исчисляют, пишут. В своих предсказаниях принижают идущий вал до уровня своего, ибо не могут вырваться из круга современности. Но не только подобными исчислениями занимаются. Бродят вокруг беременной нетерпеливые и каждый вздох принимают за час свершения. Насадители «пролетарского искусства» устраивают преждевременные роды. В руках любопытствующих месячный зародыш, по которому нельзя опознать даже общих черт. Самые гнилые жалкие пни, снабженные штампом «пролеткульта», выдаются за новые побеги. Нерожденного окрестили, записали в партию и даже установили его образ жизни, вкусы, привычки. Бедный младенец, какие крепкие пеленки уготовлены для него!..
Оказывается, грядущее «пролетарское» искусство будет не статичным, но исключительно динамичным, оно не станет выявлять отчаянья или скорби, но только бодрость или радость и пр. Даже примененный к современному пролетарию-борцу этот план души, составленный в каком-нибудь комитете, смешон. Работница идет на баррикады, вся она движенье, вихрь — и вот она же кладет руку на свое отягченное чрево или подносит младенца к груди — все в ней спокойствие, созерцание, тишина. Разве отменяются каким-либо переворотом законы природы, разве перестанет весна взмывать в душах томление, бунт, веселую тоску, а осень наводить на них примиряющую грусть, мудрую скорбь? Социальная революция может уменьшить несправедливость, смягчить некоторые тяготы жизни, но по-прежнему смерть будет уводить людей в свой хоровод, по-прежнему будет томить сердце неразрешимый узел любви и страстей, и в 21 веке, как и в первом, искусство выявит предельное отчаяние, пафос великой безнадежности. Предсказатели хотят младенца однобокого, аккуратного, паиньку. Родившись, он их немало испугает, когда вместо примерки готовых костюмчиков начнет резвиться на вселенском лугу, великий, непостижимый, неожиданный, как все, что рождается вновь.
