или разыграть пьесу т. Луначарского — его право. Разве это не свобода совести?
С кем сравню наших резвых насадителей атеизма? Первые христиане разбивали статуи языческих богов, ибо знали, что несут в себе живого Бога. Альбигойцы[75] сжигали изображение Господа, ибо верили, что этим возносят Его. Французские революционеры XVIII века в исступлении претворили материализм в религию и, ставя на место Бога «Разум», все же ему молились… А у нас? Наши «гонители» — чему они молятся, что несут миру? Один из них, г. Муралов[76], как-то любезно разъяснил: «Борьба за социализм, т. е. за хлеб».
О, нет! Не Иоанна Дамаскинского[77], не Робеспьера напоминаете вы мне, авторы прекрасного декрета и милые солигаличские корреспонденты «Красной газеты», нет! Иного доблестного мужа. Лет пять тому назад вся Франция была смущена чрезмерно веселым поведением мэра южного городка Перпиньяна. Сей «строитель», понимая несколько своеобразно свободу совести, приказал извлечь из собора плиты с изображениями усопших епископов и вымостить ими общественную уборную. Как все тогда отторгнулись от него, не поняли, что у него свой бог — бог пищеварения, свои обряды — чинить непристойность на святыне. Ах, солигаличские и иные товарищи, он — вашей секты!.. Наверное, бедняга в своем Перпиньяне с завистью читает о ваших трудах и днях. В империалистической Франции ему нечего делать. Вы издали декрет о натурализации, шлите же скорее телеграмму «бывшему мэру Перпиньяна». Я верю — он приедет, и к делу социалистического строительства прикоснется еще одна рука опытного зодчего.
«Вечер французской поэзии»
Там — бомбардируют Париж.
Здесь — «Вечер французской поэзии». В круглом зале кафе спекулянты жуют котлеты с горошком. Некий матрос пьет шоколад, и вообще кроток. […][78], а из кармана торчит револьвер. На самом видном месте курят сигары три австрийских офицера. Все это придает сразу вечеру особенную притягательную интимность.
Вот гаснут люстры. Какая-то барышня садится за пианино, «тили-тили» — это она изображает музыкальную табакерку. Вечер открыт. Другие барышни и дамы читают по-французски стихи. Вряд ли нашлась бы француженка, которая, изучив по Берлицу русский язык, решилась бы публично читать Пушкина. Но ведь Россия страна дерзаний! Свои люди все равно будут хлопать, спекулянты не поймут — это ведь не по их части — для них все это подлинный Париж, даже «рр» картавят. Ну, а матрос пьет шоколад, и вообще кроток. Под чавканье, под «тили-тили» ножей и ложек, искаженные «почти парижским» акцентом бойких чтецов и чтиц звучат все же таинственно, сладостно великие стихи. Мальчишка Рембо, точно мудрый капитан, метит наши пути, и старик Верлен, жалуясь, плачет ребяческими слезами. Благословенна страна, рождающая таких поэтов!
