.
Во время полета они почти не разговаривали. Брайс пытался читать какие-то брошюры по металлургии, но обнаружил, что не может сосредоточиться, постоянно сбивается на посторонние мысли. Время от времени он поглядывал через узкий проход – туда, где сидел Ньютон со стаканом воды в одной руке и с книгой в другой. Томик назывался «Избранные стихотворения Уоллеса Стивенса»[20]. Лицо Ньютона было безмятежным; казалось, он целиком погрузился в чтение. По стенам салона висели большие цветные фотографии водных птиц – журавлей, фламинго, цапель, уток. Еще в первый раз, когда летел на этом самолете к месту строительства, Брайс оценил вкус, с которым были подобраны снимки; теперь же они смущали его, казались почти зловещими. Ньютон прихлебывал воду, переворачивал страницы, раз или два улыбнулся в сторону Брайса, но ничего не сказал. В иллюминаторе позади Ньютона виднелся квадрат грязно-серого неба.
Меньше чем за час долетели до Чикаго, еще минут десять заняла посадка. Они вышли в неразбериху серых машин, спешащих людей, грязного подмерзшего снега. Мешком иголочек ударил по лицу ветер. Брайс уткнул подбородок в шарф, поднял воротник пальто, надвинул шляпу пониже. Оглянулся на Ньютона. Даже тот, похоже, испытывал неудобство от холодного ветра, потому что засунул руки в карманы и морщился. На Брайсе было тяжелое пальто, на Ньютоне – твидовый пиджак и шерстяные брюки. Странно было видеть его одетым таким образом. «Интересно, как бы он выглядел в шляпе?» – подумал Брайс. Марсианин, наверное, должен носить котелок.
Серый тягач оттащил самолет со взлетной полосы. Изящный самолетик, казалось, следует за тягачом нехотя, раздраженный позорной необходимостью оставаться на земле. Кто-то крикнул: «Счастливого Рождества!» – и Брайс вдруг вспомнил, что сегодня действительно Рождество. Ньютон, погруженный в свои мысли, прошел мимо него, и Брайс побрел вслед, медленно и осторожно переступая через плато и кратеры наста, похожего на грязно-серый камень, лунную поверхность.
В здании аэропорта было жарко, потно, шумно, суетливо. В центре зала ожидания вращалась гигантская пластиковая ель, украшенная пластиковым снегом, пластиковыми сосульками и зловеще мигающими огоньками. Сквозь гул толпы прорывалось «Белое Рождество» в исполнении невидимого слащавого хора под колокольчики и электронный орган: «Я мечта-а-ю о белом Рождест-ве-е-е…» Милая старая святочная песня. Из спрятанных где-то труб распространялся аромат хвои – или хвойного ароматизатора, как в общественных туалетах. Пронзительноголосые женщины в мехах стояли группами, мужчины целеустремленно проходили по залу, таща чемоданы, свертки, фотоаппараты. В дермантиновом кресле скорчился пьяница с опухшим лицом. Рядом с Брайсом один ребенок с чувством заявил другому: «Сам такой!» Ответа Брайс не расслышал. «Да будет ваш день веселым и светлым, а каждый рождественский праздник – белым!»
