Когда они остановились у двери Мазуркевичей, Рахиль вдруг заколебалась:
— Может, вы сначала к нам зайдете?
Юзеф поспешно согласился. Рахиль открыла дверь и, сильно сконфуженная, извинилась перед Юзефом за беспорядок в кухне и за то, что не может пригласить его в комнату — там постели не застланы.
— Сегодня прачка придет, и убирать смысла не было, вы же сами знаете, что такое стирка, это же Содом и Гоморра!
Рахиль усадила Юзефа на стул, который прежде обтерла передником, спросила, не выпьет ли он чаю, и сказала, что вообще-то к Мазуркевичам лучше было бы сходить Якову, а не ей. Но Юзефу было некогда, он отказался от чая, и Рахиль, тяжело вздыхая, пошла в комнату, чтобы одеться поприличнее и причесаться.
Маленький Юзек воспользовался этим и тихонько спросил:
— А биография?
Юзеф задумался и ответил:
— Лучше всего никому ничего не говори. Я попробую сам это как-нибудь уладить.
Он сказал так, чтобы успокоить Юзека, хотя понятия не имел, что делать. Он даже подумал: если Рахиль по-прежнему будет колебаться, идти ли к Мазуркевичам, то настаивать он не будет.
Рахиль вернулась, переодетая в новое платье. Юзека она попросила сразу же лечь в постель и смерить температуру.
Юзефу показалось, что она к нему как — то странно присматривается. Помолчав, она сказала:
— Я… я очень извиняюсь за это скверное слово. Вы на меня не обиделись, правда?
— За какое слово? — удивился Юзеф.
Рахиль покраснела и прошептала:
— Я сказала, вы уж меня простите, сказала на Хенека «гойский поганец». Вы вот не еврей, но вы ведь не обиделись на несчастную мать, правда?
Юзеф рассмеялся.
— Откуда вы знаете, что я не еврей? А может, еврей?
Рахиль смешалась, но перестала на него странно поглядывать и сказала уже почти весело:
— Ну, а коли вы еврей, так вы меня понимаете. Сами знаете, что это значит — жить в гойском доме. Сколько я наплакалась из-за моего Юзечка! Несчастный ребенок! Вы даже представить себе не можете, что этот негодяй сделал, когда Юзеку было всего восемь лет. Вместе с другими хулиганами Хенек стащил с моего Юзека штанишки и… Рахиль опять засмущалась и отвела глаза. Она только сказала Юзеку: — Иди, сынок, в комнату и ложись. Я сама поговорю с этим паном.
Когда Юзек вышел, Рахиль перешла на идиш, и Юзефу пришлось притворяться, будто он все понимает. На самом же деле он не понимал ни слова, но это ему и не требовалось: ведь он и без того все знал. Он лишь кивал головой, а Рахиль жаловалась. Она не пощадила даже Якова, который не желает переехать в другой дом, где живут евреи. Она его просит, а он свое: «Глупая, где, как не у гоев, я найду столько адвокатов, председателей, директоров, которые станут давать чаевые за одно только „мое почтение ясновельможному пану“, „ваш покорный слуга“? Кто у меня будет стричься каждую неделю и каждый день бриться? Может, евреи, а?» Он работает в гойском квартале и в гойском квартале должен жить, потому что и на работу не надо далеко ходить, и на обед можно домой забежать. Или она, Рахиль, хочет носить ему обед в судках на другой конец города и чтобы он ел разогретое? Разве не лучше ему трудиться и зарабатывать не семью, а ей, Рахили, следить за домом и сыном? И Рахиль следит как может. Она даже провожает Юзека в школу и заходит за ним — правда, не всегда, но ведь Юзек уже в четвертом классе. Впрочем, как тут уследишь? Ведь не может же она сидеть с ним за партой.
