— Если вы, Настасья Петровна, побежите рассказывать, то не забудьте прибавлять, что «психопат» Аренс умеет проникать в чужие мысли и различать искренних и лживых людей, несмотря на их маски!
Настасья Петровна вспыхнула и бросилась к двери, смущенно бормоча:
— Я не понимаю… Если мы… если вы… Я не думала… Я скажу теперь мужу…
Владимир Платонович злобно засмеялся и пошел в гостиную. Наталья Петровна долго не могла придти в себя и, только выйдя на улицу, решила, что Аренс «спятил», и что надо предупредить об этом «бедную Софи». Она крикнула извозчика и помчалась в Мариинский театр.
Проводив гостью, доктор утомленно провел но лицу рукою и вошел в гостиную.
«Что еще этот поднесет мне?» — с тоскою подумал он. Анатолий Тимофеевич пытливо взглянул на хозяина и спросил:
— Чего это она там молола?
— Так… болтала, — уныло ответил доктор.
Наступило молчание. Владимир Платонович сидел, тупо смотря перед собою и машинально перебирая бахрому скатерти. Гость с грустью смотрел на него и думал: «Честное слово старого гусара, — Володьке плохо живется… Сегодня совсем сам не свой… Эх, не такую бы ему жену, как племянница!.. Сухой ученый, все в кабинете… Отдохнуть захочет, поболтать с женою, а та — фью!.. уж летает где-нибудь, а за нею хвост длинный поклонников, молодежи… Честное слово старого гусара, — никого подле Володьки: все дрянь — народ… Одинок он, хоть и семью имеет… Беда!..»
Раздумывая так, Анатолий Тимофеевич молча курил папиросу и не пытался прервать молчание. Отставной гусар, в молодости прожигавший жизнь, старый холостяк, установившийся в своих привычках, симпатиях и антипатиях, видавший виды в своей долгой жизни, полной приключений, — он любил грубую солдатскую правду, не боясь ее высказывать вслух, в какое бы смущение ни привела она то или другое, хотя бы важное по положению, лицо. Как родной дядя Софьи Антоновны, он нередко вызывал своими упреками краску на ее лице и, зная до сокровенных изгибов душу своей племянницы, искренно любил и жалел Владимира Платоновича, которому, по его мнению, рано или поздно придется горько разочароваться в своей молодой красавице-жене…
Доктор Аренс сидел молча, но лицо его мало-помалу делалось светлее, несмотря на грусть, отражавшуюся в его глазах.
— Да, — сказал он вдруг, прерывая молчание, — одинок я, хотя и семью имею! Прав ты, Анатолий Тимофеевич!
Анатолий Тимофеевич вздрогнул и даже выронил папиросу из рук. «Вот умен, бестия!» — подумал он, нагибаясь за папиросою: — «в душе читает!»
