— Приехали! Приехали! — понеслись вдоль улиц с провалами вместо домов ребятишки.
Через десять минут вся Одина была у клуба.
— Господи! Да что мы тут возьмем-то?! — с досадой воскликнула администратор. — Зовите всех! — обратилась она к ребятне.
— Так все и пришли, нет боле никого. Все наличие тут, хоть по конторскому списку проверяй! — скорбно, но с напором ответила крутобокая баба в плюшевой жакетке.
— Ну, товарищи! Мы не можем давать концерт. У нас — план. А тут что… — Она быстро начала считать головы вытянутым указательным пальцем. — Нет, ну рублей семьдесят возьмем… Товарищи артисты, идемте в автобус! Концерта не будет!
Люди молчали. Ей, этой начальнице, видней. Что ж, видно, не положено!
— Четыре года концертов не было, живой гармошки не слыхивали, — снова скорбно, но с напором сказала крутобокая.
Цыганков, то вскидывая, то опуская с плеча ремень баянного футляра, встретился взглядом с глазами мальчишки лет четырнадцати — тот смотрел на Цыганкова с насмешкой, почти враждебно.
И что-то произошло с его стянувшейся душой, словно в нее кипятком плеснули и она начала расправляться, как старый, затасканный лоскут хрома.
— Если не можем за семьдесят — дадим шефский! — жестко бросил он администратору.
— А план, Витенька, кто делать будет? — взвилась она.
— Ну не ты же, ей-богу! — рассмеялся Цыганков.
— Ты в уме? А товарищей по бригаде ты спросил? Они-то согласны? — прыгала она вокруг Цыганкова с баяном на плече.
— Если не согласны, я буду один играть ровно час. Понятно? — сверкнул он на нее глазами.
— Бесплатно? — придушенно выдохнула администратор.
— Ты что, русского языка не понимаешь? — Глаза его страшно округлились, и Цыганков крикнул: — Гратис! Гратис!
Он потом долго не мог вспомнить, откуда знал он это слово, а приехав в отпуск в деревню к отцу-фельдшеру, вспомнил: отец, оберегая ветеранов войны от унижения в городе, на всех рецептах в аптеки писал это слово, а, вручая рецепт какому-нибудь старику, вслух повторял: «Вот так! Именно так: гратис!»
Дарью Фетисовну в тюменскую квартиру младший сын привез на время своего отпуска — приглядеть, ответить на важные московские звонки, отметиться в очереди на «Волгу».
Деревенский свой огород Дарья Фетисовна оставила на старшую дочь, а на работу она перестала ходить пять лет назад, нет, не тогда, когда получила пенсионное удостоверение, а через пятилетку после пенсии, начав нянчиться с правнуком, в такую эстафету попала, что на все четыре стороны понесло ее по стране — караулить, вынянчить, прясть да вязать, прописываться для расширения площади, водить в музыкалку, встречать из первого класса. По «железке» и по воздуху ее, как по ямщицкой веревочке, перебрасывали из города в город, и она, проработавшая сорок пять лет на одном колхозном производстве, спешила теперь угодить каждому из своих десяти дитенков. Единой жилочкой связывала всю семью деревенским ототоканьем и запахом сибирского пятистенка. Не зря ребята говорили, встречая ее: «Ой, мам, от тебя домом пахнет!»
