У ворот стоял парень, весь перепачканный сажей. Он уставился на Ольгу, вдруг затоптался на месте, махнул рукавом по лицу и еще больше добавил сажи. Ольга захохотала и пошла обратно в сад.
Парень долго возился на крыше, все оглядываясь на Ольгу под яблоней.
— Шею свернешь! — обозлилась она.
Когда он спрыгнул с крыши, минуя лестницу, Ольга дрогнула, но виду не подала. Он подошел и скромно предложил:
— Оторви у меня пуговицу с пиджака, говорят, пуговица трубочиста приносит счастье!
— Вот еще! — фыркнула Ольга. — Нужна мне твоя пуговица. Ты что, только трубы и чистишь, что ли?
— А что? У нас семья большая, надо деньги зарабатывать, профессия моя дефицитная.
— Такой молодой и нигде не учишься? — возмутилась Ольга.
— Почему? Я семилетку кончил! — важно сказал парень.
— Ну и лентяй же ты! — покачала головой Ольга.
Парень уныло поплелся из сада. У кадки с водой, закрытой крышкой, остановился, рывком оторвал пуговицу от куртки и положил на крышку.
Эта пуговица с куском материи, пропитанной сажей, лежит у Ольги в шкатулке до сих пор.
Они продолжали учиться, когда старшая девочка пошла в первый класс и когда родилась вторая. Это тоже был своего рода эстафетный круг, где двое, оберегая силы друг друга, старались брать на себя бо́льшую нагрузку. Может, от этого, а может, и по другой какой причине они никогда не жаловались на усталость, умея ценить маленькие радости, самой ценной из которых осталась радость возможности побыть вместе, вдвоем. Как сейчас вот, когда только-только начался отпуск и усталости словно не бывало, а в молодо напрягшейся руке Ярославцева было столько очарования, что Ольга не удержалась и припала к ней…
Она явилась мне словно живая из смури тяжкого сна, и я, обрадовавшись светлому воспоминанию, проснулась в предощущении помощи. Мне предстоял трудный день. Нужна была внутренняя опора в долгом разговоре с человеком, делившим мир на «я» и «все остальное».
В последнее время мне стало резко не хватать открытости в людях. Психологические раскопки привели вон к чему: люди отчего-то стесняются эмоциональной раскрепощенности. А тут еще встретилась одна интересная старушенция, которая подлила масла в огонь:
— Болеют нонче люди много. А пошто? А по то, что думают одно, а говорят другое. Вот у их душа-то мнется, мнется, да и сморщивается, а в тех морщинах все болячки и копятся…
Наверное, Евлания Кузьмовна всегда жила во мне как знание, как розовое утро и вера в активную человеческую доброту. Есть ведь неовеществленная, незаметная и тихая причастность людей друг другу, даже между ушедшими и ныне здравствующими.
