В один из таких дней я и встречаю Петю.
По полу мягко шуршат плотные шины. Приближается саркофаг для поверженного, но еще функционирующего вождя. Спасательная капсула для выжившего в крушении. Коляска все больше напоминает мне облегченный квадроцикл, но я привык воспринимать Петра инвалидом, и мозг услужливо подсказывает ассоциации.
Складываю учебники в шкаф. Заслышав шелест, оборачиваюсь и замираю. В прошлый раз, когда я не заметил присутствия за спиной хозяина, Себастиан не больно, но обидно ударил меня по щеке.
Закрываю дверцу, вежливо глядя на толстяка.
Его пышные волосы колышутся, будто под водой. Он вальяжен и миролюбив. Говорит:
— Ты присел бы, Денисонька… — Каталка въезжает в комнату, огибая парту моего единственного ученика. — В ногах-то правды нет, уж поверь.
Безумие делает первый шаг к моему сознанию, протягивая жадные руки. Не замечаю.
— Постою.
— Большая ошибка, — ласково говорит он. Кажется, имей хоть малейшую возможность, Петя бы меня ударил. Избил с безжалостной улыбкой. Но он — слабак, и я позволяю себе лишь одно короткое слово отказа.
Он понимающе кривится, будто старый приятель.
— Ничего ты в жизни не смыслишь, дурачок.
Говорит медленно. Но хотя бы внятно, без ненавистной манеры жевать слова, присущей его брату. Пухлая рука описывает полукруг. Говорит:
— Понимаешь, друг мой, природой в нас заложено стремление к горизонтали.
Я фантазирую, как мог бы опрокинуть его уютное ложе на колесах. Как сплясал бы на шее, как бил бы в лицо до тех пор, пока не заболит плечо. Как вырвал бы его пушистую шевелюру, облизывая красные пальцы, как это делала Алиса той далекой ночью.
Петя говорит:
— Горизонтальное проявление себя является сутью мирозданья. Вселенской модой. Если у тебя нет возможности прилечь, то хотя бы сядь.
Сажусь. Не то чтобы против собственной воли, но опускаюсь на стул, еще хранящий тепло учительского зада. Петр подкатывает поближе, и я чувствую запахи клубники и свежих сливок, исходящие от его тела.
— Природе противна сама мысль о вертикальных конструкциях, — говорит он. Руки безумия ласкают мою шею, и я не могу понять, отчего так готов блевануть прямо ему на колени. — Позвоночник человека страдает, таская такую тяжесть, — говорит он, — потому что мать-природа отвергает даже самую незначительную мысль обо всем, что тянется к небу.
Я смотрю на черные покрышки его каталки. Мысленно зову капитана, сообщая, что обнаружил новый неопознанный объект. Черный: приятная на ощупь плоть рояля. Разбитое, выгоревшее дотла сердце.
