До дома я добрался благополучно и тут же сел за работу, но не успел написать и десяти строк, как в окно постучали. Я в раздражении поднял голову: Мари была тут как тут.
— Ну что еще? — Я распахнул окно, заранее сурово сдвинув брови. Пусть уразумеет наконец, что мне некогда точить лясы.
Большие черные глаза преисполнились такого ужаса, что я устыдился и сменил гнев на милость. Глаза немедленно засияли.
— Это вот вам, — она протянула мне большой букет полевых цветов. — Взамен того, что барашек скушал намедни.
Букет состоял сплошь из моих знакомцев. (Я сунул его, как есть, в кувшин с водой, она только что руки не целовала мне за это.) Вот румянка на длинном стебле, ее синими лепестками деревенские девушки лечатся от сердечной тоски, заваривая их в виде чая; вот чистотел, чье желтоватое молочко помогает молодайкам избавиться от любовной лихорадки, что метит губы; вот марьянник, растущий обычно среди пшеницы, его семена следует запечь в тесте, замешанном на воде из девяти колодцев, а потом попотчевать того, от кого хочешь получить поцелуй. Эге, да эта Мари ненароком собрала сплошные любовные снадобья!
Была там еще какая-то травка-трясунка, до сих пор мне вроде не попадавшаяся. На раскрытой ладошке цветка дрожали крошечные алые мешочки, облетавшие от первого дуновения; весь стол моментально оказался ими усыпан.
— А это что такое? Есть у нее какое-нибудь название?
— У нас она сонной травкой зовется. Ежели у кого сердешный камень, тому надобно выпить ее со стаканом воды.
— Чудно́е, однако, название у этой хворобы. Что-то ни разу от господина доктора такого не слыхивал.
— Знал бы он чего, — Мари поджала губы. — С ним-то небось никогда такого не бывало.
— А что, хворь эта только к парням пристает?
— У женчин тоже бывает. — Глаза у Мари загорелись. — Человек вроде здоровый, а спать не могет, потому на сердце у него тягость — вот энто он и есть, сердешный камень-то. Тут-то сонная травка и поможет. Как выпьешь — враз заснешь, да и сон хороший приснится: того и увидишь, из-за кого сна лишился.
— Ну мне, слава богу, это снадобье ни к чему, у меня на сердце легко, — с этими словами я захлопнул, окно.
Мари поняла, что беседа окончена, произнесла свое печальное «прощевайте с богом» и, повесив голову, направилась к реке.
Я посмотрел ей вслед: стройная, статная фигура, упругая, что называется, походка, и все же мне вдруг показалось, будто что-то не так. Ну конечно, при ней нет ни Шати, ни ягненка! Я распахнул окно и окликнул ее:
