Пока я производил необходимые замеры и разметку, прибыл нотариус. Хитро подмигнув мне, он спросил официальным тоном:
— Все здесь?
— Все, как велено, — отрапортовал Марта Петух не менее официальным тоном, в свою очередь усердно подмигивая мне. Мол, мы-то друг друга понимаем.
До чего лукавы эти деревенские жители — просто диву даешься! В городе мне за целый год столько не подмигивали.
Нотариус вскоре удалился, предварительно внушив мужикам, что господина председателя, то бишь меня, следует слушаться так же, как его самого, потому что я — тоже лицо официальное. Попу стало скучно, и он отправился стрелять ворон, предварительно внушив мне, чтобы я был дома вовремя, не то обед простынет, сегодня у нас цыпленок в сухарях и салат из огурцов. Сам я тоже недолго сторожил мужиков, поминутно отиравших пот. Дело шло медленно: твердый подзол не хотел поддаваться заступу.
— Да, холм-от не обчистишь, как яблоки на пирог, — изрек Марта Петух.
Я покинул их и отправился на болото к чибисам. Пришло время привести мысли в порядок. Я устроился на камышовой кочке, вытащил «Т. VIII» (проблемы композиции) и нарисовал прямую линию с крестом на конце. Это — художник, которому и в романе предстоит погибнуть. Теперь еще одна прямая линия, это — Мари Малярша. В какой же точке эта линия пересекает линию Турбока?
За спиной у меня расшумелись камышевки. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что они хохотали. Я швырнул в них ракушкой, облепленной глиной, — они замолкли. Бессовестные критики! Где-то я читал, что Понсон дю Террайль[75] для начала лепил своих персонажей из воска и расставлял их на сервировочном столике, придвинутом к письменному. (Французский коллега, надо сказать, работал с несколькими тысячами действующих лиц кряду, на письменном столе столько народу не помещалось.) Расправившись с кем-нибудь из них на страницах романа, он немедленно обезглавливал восковую фигурку при помощи перочинного ножа — таким образом он был гарантирован от разного рода неприятностей, к примеру, мог не опасаться сосватать героиню с покойником. (Бедному венгерскому писателю на воск не хватает, вот он и вычерчивает свои сюжеты карандашом. Тут плакать надо, а не смеяться!)
В камышах всегда так: только подумаешь о чем-то, как тут же оно и сбудется. Едва я успел проложить линию Андраша Тота Богомольца, как в гуще камышей отчаянно заголосила какая-то вдовица-чибисиха. (Будь она при муже, вряд ли обошлось бы без домашних репрессий — муж бы такого не потерпел.)
