если песня так и будет считаться народной, - добавил я, лениво перебирая струны. - А 'Шаланды' тоже теперь народная?
Получив подтверждение, я только покачал головой. После чего по просьбам собравшихся пришлось её исполнять, с непременным подпеванием, поскольку народ знал слова наизусть.
- Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, - добавил я и,
откашлявшись, ударил по струнам.
Спел 'Эх, дороги...', а затем ещё и розенбаумовскую 'Гоп-стоп'. Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и 'Он вчера не вернулся из боя', но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его неизвестному другу.
Когда, наконец, народ стал разбредаться по палаткам, и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.
- Вы вот что, товарищ Сорокин, - негромко сказал он, беря меня под локоток. - Песни у вас хорошие, за исключением этой... хулиганской... а вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически правильные. Некоторые могут неправильно понять.
- А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.
- Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите, поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём - бодрствовать. Спокойно ночи, товарищ Сорокин!
Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколько человек отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно было решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.
- И что же решил Дмитрий Николаевич? - с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.
- А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь - оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.
- А ты что?
- Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно было в Москву лететь?
Эх, Варюха... Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она послушно замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.
