— Правда? Какую связь?
— В ее записной книжке есть телефон Вороновых.
— А вы помните, что листок оттуда валялся под столом на даче… со следами порошка?
— Мы-то все помним. Да, почерк у преступника один, будем надеяться — ее почерк.
— А телефон она сама записала?
— Собственноручно. «Александр Александрович» — и номер. В отличие от вас она даже знала его отчество.
— Господи, как все запутано в этой жизни!
— Сами запутываете, а нам вот приходится… Но просвет наметился. Серьезный просвет. Да, насчет Туркина: учились на одном курсе, но в разных группах. Могли друг друга знать, могли не знать.
— А запись в книжке как-то зашифрована?
— С чего вы взяли?
— Ну, просто… Вы сразу не нашли.
— Наш сотрудник изучал книжку по порядку, от «А» до «Я». Запись сделана на букву «Э».
— «Э»?
— Уж не знаю, для какой конспирации это понадобилось, но факт.
— Воронов, Александр, Алик, Саша… почему на «Э»?
— А, может, писала второпях… На какой страничке открыла — это не суть важно. Важно, что связь была, причем тайная. Мы проверили ее окружение. Последний год она была якобы одинока. Чувствуется стиль вашего любовника, подпольный, так сказать. В НИИ о его похождениях как будто никто не догадывался.
— Вадиму показалось, что у нее кто-то появился. Мне, пожалуй, тоже.
— Эту линию мы изучаем. Проверили, кстати, вашего друга: с десятого по пятнадцатое он действительно был на конференции в Питере. Студницкая познакомилась с Алексеем Палицыным на той вечеринке?
— Вроде бы да.
— Вот вам и повод для самоубийства: он говорит ей, что видел, как она поехала вслед за Глебом.
— Значит, вы остановились на той первоначальной версии.
— В принципе — да. Но пока остаются неясности: ваша роль в этой истории, кружение Палицына по поселку в момент смерти, ключи и цианистый калий. Ну, слепок она имела возможность сделать, а яд — позаимствовать у вас, как теперь выяснилось.
— Я думала, но не представляю… о нем никто не знал.
— Не уверен. Вы могли проболтаться.
— Я сама не подозревала!
— В этом я тем более не уверен.
Катя вдруг осознала его взгляд — пристальный прищур темно-серых глаз, в которых, образно говоря, блистала сталь. Эта сталь закалялась десятилетиями — и могла обнажиться. Обрушиться на нее, против нее. На миг обнажился, обрушился тот ирреальный ночной мир. «Вы — вдова!» — шепнул назойливый, с тою же родственной стальной нотой голос; зазвучал небесный Моцарт, в данном контексте сочетающийся с Сальери (где таинственный исторический маньяк хранил отраву?); блоковская аптека с Клеопатрой напомнила о символических «Розе и Кресте», об алых розах на могиле у подножия — «Никоим образом не пуста», — под которым тайна мертвых. Но у него нет доказательств моей вины… Я сама найду доказательства!
