— Вот, возьмите.
Милиционер подозрительно и долго вертел перед глазами свидетельство, выданное Полякову месяц назад, когда его решили наконец отпустить и предупредили, что он должен ехать туда, где жил до войны. Прочитав, что гражданин такой-то, «репатриированный из Германии» и прочее, милиционер спросил:
— Ваша фамилия, гражданин?
— Поляков.
Милиционер заглянул в свидетельство.
— Правильно. Имя?
— Сейчас, одну минуту… Сейчас. — Поляков попытался вспомнить и не смог. — Не знаю.
Милиционер, собиравшийся уже задать новый вопрос, вначале опешил, потом разозлился:
— Что?
— Сейчас… Нет, не знаю, забыл.
— Забыл свое имя?
— Болею я, что-то с головой.
После этих слов мальчишки окончательно примолкли, изменился тон милиционера. Он помедлил и велел Полякову следовать за собой. Тот равнодушно кивнул, привычно вскинул за спину вещмешок и пошел. По дороге милиционер предложил закурить. От дешевых, подмоченных сигарет у Полякова закружилась голова.
— Ты давно не ел? — услышал он и подумал, что действительно давно не ел и даже не может сказать, когда ел в последний раз. Он ничего не ответил. Он видел, как широкая, словно лопата, ладонь милиционера нырнула в карман, вытащила оттуда небольшой сверток и протянула Полякову.
— Что это?
— Возьми, поешь.
Поляков развернул и увидел кусок черного хлеба, и сверху тоненький ломтик соленой рыбы, и еще сверху кружочек луку. Поляков поглядел на обед милиционера и покачал головой:
— Я не хочу.
— Ешь, не ломайся.
Поляков стал есть хлеб с рыбой на ходу. Милиционер предложил присесть. Они зашли в один из разбитых домов и сели на груду щебня. Тут было прохладнее, и Поляков медленно доел обед милиционера. Тот старался не смотреть на жующего Полякова, сплюнул подступившую слюну и закурил.
— Спасибо, — сказал Поляков, разглядывая бумажку, в которую был завернут хлеб с рыбой. — Здесь написано: «Осторецкая правда».
Милиционер вздохнул и не ответил.
— Меня зовут Андреем, — сказал он немного погодя грустно. — И моего отца звали Андреем, Андреем Поповым, — добавил он еще грустнее, глядя на обрывок газеты в руках у Полякова. — Я бы тебя отпустил. Только куда ты пойдешь?
Поляков пожал плечами.
— У тебя кто-нибудь есть в Осторецке?
— Не знаю.
— Ну вот, видишь… А то я бы тебя отпустил. Сейчас трудное время, пропадешь. Тебе ведь негде ночевать?
— Не знаю, наверное, негде.
— Ну вот, видишь… А где ты был в Германии?
— Везде… Я плохо помню, далеко все. Болит здесь, — Поляков притронулся к затылку. — Польша, так, наверное. Работал, работал — камни помню. Возили, Эссен… Майн… Везде.
