— Я двести пятьдесят рублей тогда зарабатывал! — кричал он мне в лицо.
— Да что твои двести пятьдесят! — отвечал я тем же криком. — Деньги что ли?
— Деньги! — толкал меня Лёша. — Деньги!
— Да с какого хрена?! — отвечал я толчком, а тот я, кто наблюдал за мной, чувствовал, что этот толкающий, не прочь бы ударить отца в лицо.
— С такого! — орал он. — В Советские времена двести пятьдесят — огромные деньги. Это всё равно, что сейчас десять тысяч.
— Да не видели мы твоих денег! — снова толкал я отца и отчаянно пытался разглядеть своё лицо, но никак не мог — дымка с меня не спадала, я так и продолжал казаться себе размытым пятном.
— Ты забыл всё, бестолочь! — горячился Лёша. — Я знаешь какие серьги матери твоей покупал?! Знаешь, кулоны какие?! Сейчас в таких только жёны богачей ходят.
— Не помню я на ней никаких кулонов! Врёшь ты всё! Я по три года в одних штанах и рубашке ходил — вот это помню.
— Да после меня уже значит!
Мы обхватили друг друга за бока и стали бороться. Тошнота во мне усиливалась, я чувствовал сильную головную боль и одновременно понимал, что голова у меня болеть не может, что я сбоку, что я наблюдатель.
Подмороженная тропинка была скользкой и неприветливой — Лёша поскользнулся и потянул меня за собой. Мы повалились на землю и принялись кататься по почерневшему жёсткому снегу и проглядывающим из-под него островкам смёрзшейся коричневой земли. Я тыкал кулаком отца в живот, он тянулся к моему горлу.
— Сама она виновата! — брызгал он слюной. — Она бы год потерпела — и мне квартиру бы дали.
— Ничего тебе не давали, ты пятьдесят работ сменил! — уворачивался я от его ладони.
— А тогда давали. Всё уже, вот-вот оставалось, немного. Двухкомнатную.
— Ты сам сбежал от нас!
— Неправда! Я от её нервозности ушёл, от давления постоянного, — он подмял меня под себя и возвышался теперь надо мной своим перекошенным лицом и меховой шапкой.
— Ты просто жизни лёгкой хотел. И денег не присылал ни разу.
— А на чьи алименты ты рос, щенок?! На дяди Петины что ли? — Лёша почти сжимал моё горло.
— Да сколько их там было? Пятнадцать рублей, да двадцать, — я извернулся, выскочил из-под отцовского тела и попытался взобраться на него. Опереться было не на что, рука скользила, мне так и не удалось осуществить свой манёвр.
— Ну двадцать пять процентов! Мне потом меньше платили, на других работах.
— Да ты просто сволочь! — с силой бил я Лёшу под дых, но кулак мой втыкался в складки его дублёнки и тонул в них. — Козёл драный, сколько у тебя семей таких было? А детей?
