— Сергеич! — мне было многое ещё неясно. — Ты где пропадал всё это время?
— Позже, Лёнь. Позже всё расскажу. Подходи. У меня телефон пиликает, видимо аккумулятор сел. Потом договорим. Ты, главное, не исчезай.
Марина немного погрустнела, узнав о смерти Владика. По крайней мере, мне так показалось.
— Всё же он нравился тебе, — попенял я ей.
— Нет, я не о Владике. Я о другом. О своём.
А чуть позже добавила:
— Не забывай о моих словах! Тех самых. Верь мне.
Владик лежал у автомобиля, в спине его торчал топор.
Сергеич, завидев меня, выказал бурную радость.
— Живой! — мял он мои бока своими, надо сказать, весьма крепкими ручищами. — Живой, чертяка! Ну ладно, не придётся перед матерью твоей краснеть.
— Тебя искал всю ночь, — говорил он. — Вроде за тобой бежал всё время, а не уследил.
— Пол-леса обшарил — нет тебя, — разжигал он костёр. — Что, думаю, делать?
— Когда рассвело, двинулся на поляну, — кидал он в котелок картофелины. — Решил, пусть будет что будет. Пришёл — нет никого.
— Вижу: инструмент раскидан, вещи. Но на меня этот беспорядок отрезвляюще подействовал, — передавал он нам сваренную в мундире картошку. — Я вдруг понял, что в голове моей порядка намного больше, чем на этой поляне. Что я могу бороться и победить.
— Посидел немного — прибегает Владик, — уминал он плохо сваренный картофель. — К машине кинулся, видимо ехать куда-то собрался. Ну, я его тут топориком и встретил. Подрыгался немного парень и затих. Собаке — собачья смерть.
— Ну что, поели хоть немного? — спрашивал он нас, внимательно заглядывая в глаза. — А то почитай целые сутки не жрамши. У меня самого желудок к спине прилип. Думал, ещё немного — и с голода подохну.
— Поели, Сергеич, поели, — благодарил я его. — Спасибо.
— Ну и слава богу, — кивал он. — Сейчас деньги заберём — и домой двинем. Машина на ходу должна быть. К ночи до дома доберёмся.
Он печально смотрел по сторонам. Наверняка ему жалко было оставлять коттедж недостроенным. Сергеич — опытный строитель. Любил всё до конца доделывать.
— Так, значит, деньги ты перепрятал? — со смехом спросил я его.
Губы Сергеича задрожали отчего-то.
— Да нет, милый ты мой, — смотрел он, не моргая, на меня, — деньги перепрятал ты. Ты, и никто другой. Потому что некому больше.
— Сергеич, — я всё ещё улыбался, — я не брал эти деньги. Понятия не имею, кто их перепрятал.
Сергеич опустил глаза и, скрестив руки на коленях, взирал какое-то время себе под ноги.
— Эх, Лёнька, Лёнька! — сплюнул он на землю. — Я ведь и предположить не мог, что ты таким хватким да вёртким окажешься. Смотри-ка, до последнего отпираешься! Я же знаю, я твёрдо знаю, что деньги у тебя. Давай поделим их по-хорошему и расстанемся, если тебе моя морда опротивела. Пойми, Лёнь, я же тоже жить хочу. Мне пятьдесят пять, работать долго не смогу, а на пенсию нашу не проживёшь — ты ведь сам понимаешь. Лёнь, я ведь тебя с рождения знаю, на руках тебя качал, попку целовал, ты на моих глазах вырос. Я тебе словно отец второй был. Неужели ты не отдашь мне то, что мне причитается? По праву, Лёнь, причитается, по праву. Я сильно пострадал, человека вон убил, в аду теперь гореть придётся. Неужели ты не дашь мне последние годы жизни пожить по-человечески?
