— Ну да, я не красавец. Но дело-то не в этом, а в ремесле. Мне в сто раз больше нравится играть простолюдина, чем дворянина, — по крайней мере, не выглядишь как на маскараде.
Аристократу подали фрикасе из кролика в белом вине, он повязал себе салфетку, чтобы не запачкать соусом зеленый камзол. И прежде чем взяться за еду, презрительно бросил:
— Честно говоря, на простолюдина ты тоже не тянешь.
— Это почему же? — взвился Трюм. — Может, у меня нет такого толстого пуза, как у тебя, зато я колоритный.
Человек с бородкой щелкнул пальцами и со знанием дела подтвердил:
— Он прав. Этого у него не отнять. А что нужно для роли простолюдина? Колорит!
— Вот-вот, колорит, — повторил Трюм. — Потому-то я и говорю, что никто из сегодняшних статистов не может сыграть так, как я. Даже вон тот аристократ, который сидит и жует свою крольчатину, человека из народа нипочем бы не сыграл!
Дворянин-коммунист гневно отодвинул тарелку и возмущенно грохнул кулаком по столу: его, коммуниста, исключили из народа!
— Если здесь кто-то имеет право называть себя человеком из народа, то только я. Можешь заткнуться со своим колоритом!
— Ты ничего не понимаешь, — ответил Трюм. — Талдычишь, сам не знаешь что. Какой ты народ?
Они начали кричать, потом ругаться, и только благодаря решительному вмешательству хозяина не случилась драка. В итоге дворянин покинул заведение, обозвав Трюма бездарью и пообещав намылить ему шею в студии.
На пылающем закатном небе сквозь пожелтевшую листву проглядывали голубые купола холмов; внизу, в разрисованной ручейком долине, жила своей жизнью деревня с соломенными и красными черепичными крышами домов; а еще дальше, в золотистом свете раннего утра, вонзился в облака шпиль средневекового монастыря. Трюм со скоростью ветра бежал по лабиринту декораций, спасаясь от гнева коммуниста благородных кровей, который подловил его в пустынном уголке студии. Он успел улизнуть и теперь метался среди картонных домов и прочей исторической бутафории, пытаясь пробиться к товарищам. Коммунист бежал за ним по пятам; он взмок, запыхался, кряхтел, но уступать не собирался; иногда на секунду он замирал на месте, чтобы перевести дух. Трюм тоже останавливался и слышал, как дворянин у него за спиной угрожающе пыхтит:
— Подожди у меня, я тебе покажу, кто из нас человек из народа, подожди…
Хотя Трюм часто бывал на студии, ориентировался он плохо — декорации постоянно менялись.
«Должен же я встретить кого-то из статистов, ведь они сейчас не снимаются, — думал он. — Где народ…»
