— Только здесь, над пляжем, а то я в купальнике.
Сначала Ицкерий, действительно ехал по аллее. Но потом он, наклонившись вперед, повернул ручку газа.
Проскочив несколько улиц, мотоцикл пулей вылетел на расфуфыренную воскресную Дерибасовскую.
— Сема, смотри, они уже едут по городу раздетые.
— Ну и что? Это отстали от колонны.
— Какая колонна? Сегодня не праздник.
— У них всегда праздник. Наверное, День рыбака.
— Какого Рыбака? Натана? Он же еврей. Причем здесь голая баба?
— У тебя на уме одно неприличное. Аллегории ты не понимаешь. Это русалка. Оперу Глинки видела? Или рыбачка Соня. Костя катает Сонечку на мотоцикле. Что она летом должна быть в норковой шубе?
— Когда у них была рыба, они возили шаланды полные кефали. Ушла рыба в Турцию, и они возят Соню.
— А что, она нивроку.
— Отвернись, похабник.
А рыбачка колотила по широкой спине Ицкерия загорелыми кулочками.
— Ва-валюха, кккончай драться. Не ще-щекотись, а то стану и скажу что мо-мотор зззаглох. — Перекрикивал Изя гул двигателя, который тоже заикался.
После этого случая никто не хотел прокатиться на его мотоцикле, да он больше и не приезжал на нем. Наверное, отобрали машину за моральное разложение.
А на пляже его по прежнему любили и звали на обед.
— Изя, бери своих. Иди к нам. Мы кушать будем.
— А что ууу вас сегодня в ме-меню? — подходил Ицкерий со мной к внучке, если не врет Кагоновича.
— По-послушай, Та-татьяна, — молча есть Ицкерий не любил, он отрабатывал стол, — при-привози в ссследующем году до-дочку Вооорошилова или Микояна. Кккто кккрасивше.
Внучка, если не врет, Кагановича смеется.
— Привезу все политбюро, выбирай сам.
— Давай. Только без родителей. Вождей не надо. — Делался серьезным Изя, представляя себе, как сидит он на Ланжероне посредине. А вокруг в обнимочку Хрущев и Маленков, Берия и Молотов. А сбоку примкнул к ним Шепилов.
У нас в Одессе хорошее воображение. Если бы Голливуд открыл в Одессе свой филиал, мы бы им такое наснимали. Еще тогда после трофейных фильмов. Ицкерий только говорит о вождях, а я уже вижу, как с портретов возле обкома на Куликовском поле, у нас такое тоже было между вокзалом и первой станцией Большого фонтана, сходят, еще не ставшие врагами народа, слуги народа. Вот они спускаются на Ланжерон и, на ходу снимая верхнюю одежду, остаются в длинных трусах и белых кепочках. Незагорелые животы их свисают, ручки и ножки непропорционально тоненькие. Хорошо еще, что Сталина с ними нет, недавно скончался. С его фигурой на одесском пляже делать нечего. Подходят вожди к Изе и Хрущев просит:
