К общежитию мы подъехали, когда уже на часах было двадцать три десять. (Пришлось отклониться от нашего пути для заправки).
Я вышел из машины, шагнул к парадным дверям. Они были заперты. Глянул через заплеванное стекло вовнутрь. По ту сторону в лучах ослепительного света восседала знакомая грозная старушка, как всегда в состоянии административного восторга и боевой готовности. С ней не договоришься. Ни за какие деньги не пропустит, ради подтверждения собственной значимости. Сжалиться может — бывали случаи, — но вот как раз унижаться перед ней не хотелось.
— Мамаша! — крикнул я ей. — Дай жизни ход! Не будь плотиной!
Мамаша погрозила кулаком.
Я отступил. Запрокинул голову, глянул вверх.
Когда-то я лазил к Катьке на четвертый этаж по водосточной трубе. «Были и мы рысаками». Теперь в тридцать два года нет уж той прыти.
— Ну и куда теперь? — спросил Бурый, протирая очки.
— К цыганам.
— Каким еще в жопу цыганам?
— Шучу. Давай к Соловановым. Федя с Алиной хорошие люди, они даже на свадьбу меня пригласили.
По пути я в ночном супермаркете купил бутылку коньяка и конфеты.
— И меня возьмите! — кричала подвыпившая продавщица, с юношескими усиками, и звонко хохотала.
Соловановых дома не оказалось. Или спали бессовестным крепким сном молодоженов. На двери кто-то мелом написал: «Сам ты урод». Вероятно, Федя имел нешуточный конфликт с неким несимпатичным соседом.
Позвонил Солованову на мобильный. Глухо.
— Мы всю ночь будем мотаться по городу? — спросил недовольно Бурый, грозно сверкнув линзами очков.
— Цыц! — прикрикнул я шутливо. — Будешь плохо себя вести — вычеркну тебя из истории!
— У тебя мания величия.
— Это у вас мания моего величия. Вези меня… вези меня к Аленке, мой грустный товарищ.
— А вдруг у нее Кирилл?
— Тогда у нее будет выбор. Женщинам надо давать выбор.
И мы рванули. В дороге я пил коньяк, а Бурый закусывал конфетами.
Ах, какие у Алены черные глаза
И густые черные ресницы…
Когда «пежо» остановилось у ее подъезда и Бурый выключил мотор, я не стал выходить. Я сидел без движений, уставившись в сумрак за окном. Молчал. И Бурый молчал.
В двух шагах, за стеклом плавно покачивались длинные ветви плакучей ивы. Тишину разрывал младенческий плач влюбленных котов. Я опустил боковое стекло и, отломив кончик сигареты, закурил.
— Кир ее замуж зовет, — сказал Бурый.
— У Кира хороший вкус, — равнодушно ответил я.
— Кир ее любит.
— Ну, правильно.
— А ты? — спросил он.
Я ответил очень медленно и тихо, словно вслушиваясь в каждую букву произносимых слов:
